Джелли проверил каждую капсулу на герметичность и собственноручно упаковал меня. При этом он, наклонившись, шепнул:
– Не тормози там, Джонни! Все как на учениях!
Люк надо мной захлопнулся, и я остался один. Как на учениях, значит… Меня затрясло с новой силой.
В наушниках послышался голос Джелли. Он вызывал капитана:
– Мостик! Дикобразы Расжака, к броску готовы!
– Семнадцать секунд, лейтенант! – раздалось в ответ веселое контральто капитана. Она обратилась к Джелли как к «лейтенанту»… Конечно, лейтенант Расжак мертв, и, может, Джелли скоро присвоят это звание… но пока что мы – Дикобразы Расжака.
– Удачи, ребята, – добавила она.
– Спасибо, капитан.
– Не подкачайте! Пять секунд…
Я был перетянут ремнями, будто багажный тюк, – живот, лоб, голени, – однако трясло меня пуще прежнего.
После отстрела всегда становится легче. До того сидишь в полной темноте, против перегрузок перебинтованный, как мумия, – тут и дышать-то трудно. Но в капсуле – азот, и шлема снимать нельзя, даже если б ты и мог его снять. Да и капсула все равно уже в «стволе»… В общем, если по кораблю попадут до того, как отстрелят твою капсулу, ты так и сдохнешь от удушья, не в силах пошевельнуться. От этого-то ожидания в темноте, наверное, и трясет – как подумаешь иногда: а вдруг ты остался один?! Корабль с развороченным корпусом несется по орбите на манер «летучего голландца», и скоро ты, не способный даже шевельнуться, начнешь задыхаться… А может, корабль сошел с орбиты; тогда найдешь свои два квадратных метра внизу – если не сгоришь по дороге.
Тут корабль начал торможение, дрожь отпустила. По меньшей мере восемь «же», если не все десять! Если за штурвалом женщина, то, считай, хорошая встряска тебе обеспечена, а привязные ремни оставят на теле массу синяков. Да, я в курсе, из женщин выходят лучшие пилоты – реакция у них быстрее, перегрузки они переносят лучше, и потому маневр «налет – отступление» они выполняют гораздо четче и быстрее. Это здорово повышает наши шансы выжить; их шансы – тоже. И все-таки, когда на тебя навалился вес в десять твоих собственных, веселого в этом мало, я вам скажу.
Но капитан Деладрие дело свое знала туго. Я даже не почувствовал, как наш «Роджер Янг» прекратил торможение, только услышал ее команду:
– Носовые… Пуск!
Последовали два толчка – вниз пошли Джелли и помкомвзвода, – и тут же:
– Левый и правый борт… Пуск!
Теперь наша очередь.
БАМП! Капсула продвигается вперед. БАМП! Еще продвигается – примерно как патрон в обойме старого автоматического оружия. Здорово похоже, только стволы больше смахивают на туннели, вмонтированные в космический корабль, а каждый патрон – это капсула, в которой кое-как помещается пехотинец с полной выкладкой.
БАМП! Обычно третьим номером бывал я, но сейчас я шел «Чарли-хвостиком», то есть замыкающим, последним из всех трех расчетов. Капсулы отстреливались с секундным интервалом, однако ждать было скучно, и я принялся считать отстрелы. БАМП! – двенадцать. БАМП! – тринадцать. БАМП! – четырнадцать… Странный звук – это пошла пустая, Дженкинс остался на борту… БАМП!..
КЛАНГ! Теперь моя очередь, я уже в камере отстрела. УАМММММ! Последовал взрыв, рядом с которым маневр торможения в исполнении капитана Деладрие – детские игрушки…
А потом – ничего.
Вообще ничего. Ни звука, ни тяжести, ни перегрузок. Полет в полной тишине; свободное падение миль, похоже, на тридцать. Атмосферы пока что, считай, вовсе нет – падаешь себе потихоньку на никогда не виданную планету… Теперь меня не трясло – ожидание кончилось. И вообще после отстрела бояться уже некогда – если что и случится, все равно даже пикнуть не успеешь.
Капсула начала раскачиваться, затем выровнялась, потом стал возвращаться и вес. Нарастал он быстро, и скоро я почти достиг своей нормы – нам говорили, на поверхности здесь 0,87 «же». Капсула вошла в верхние слои атмосферы. Хороший пилот, мастер, должен затормозить и отстрелить капсулы так, чтобы они шли параллельно экватору и со скоростью, равной скорости вращения планеты. Тогда они пройдут верхние слои атмосферы с небольшим разбросом и приземлятся не слишком далеко от места назначения. Ну, может, некоторых отнесет подальше – всех атмосферных штучек, конечно, не учесть. А если пилот растеряется, то может так раскидать десант, что собраться в точке рандеву будет очень сложно, а это – верный провал операции. От пехотинца можно ожидать чего-то стоящего, только если точно вывести его на цель, поэтому лично я считаю, что пилоты важны не меньше, чем мы.
Капсула вошла в атмосферу мягко – стало быть, капитан положила нас с отклонением, близким к нулю, о таком можно только мечтать! Я почувствовал себя счастливым – и не только оттого, что мы приземлимся точно. Пилот, который так здорово сработал бросок, не подкачает и потом, когда нам придется возвращаться.
Внешняя оболочка капсулы загорелась и начала отходить. Похоже, неровно – я закувыркался. Затем она отошла полностью, и я выровнялся. Заработали турбулентные гасители скорости второй оболочки. Меня затрясло пуще прежнего. Пока носители сгорали, болтанка усилилась, а потом начала отходить вторая оболочка. Это одна из тех уловок, что укрепляют в пехотинце надежду дожить до пенсии. Отходя, оболочки не только тормозят падение – они вдобавок заполняют небо вокруг десантника таким количеством мусора, что радары внизу вместо каждой цели показывают целую уйму. И любая из точек на экране может быть бойцом, или бомбой, или чем-нибудь еще. За глаза хватит, чтоб любая система наведения спятила, – да так с ними обычно и бывает.
Для пущего смеху с корабля сразу вслед за нами отстреливают еще серию пустышек – они падают быстрее, потому что не сбрасывают оболочек, достигают земли прежде нас, взрываются и расчищают место посадки. Да еще работают как импульсные повторители, сбивая с толку радары, – в общем, делают массу дел, добавляя хлопот тем, кто должен организовать нам внизу торжественный прием.
Тем временем на корабле, оставив побоку весь этот радарный шум, ни на миг не выпускают из виду радиомаяк комвзвода и вычисляют точку приземления – для разных будущих подробностей.
Вторая оболочка полностью отошла, и из третьей автоматически выстрелился первый ленточный парашют. Работал он недолго, а рассчитан был и вовсе ни на что – мощный рывок, и парашют летит ко всем чертям. Второй парашют работал немногим дольше, а третий – уже порядком. В капсуле стало жарковато. Пора подумать о приземлении.
Третью оболочку сорвало вместе с последним парашютом. На мне остались скафандр да пластиковое яйцо, внутри которого я был привязан. Двигаться я все еще не мог. Теперь пора определиться с посадкой. Нажав кнопку под пальцем, я включил дисплей ближнего обзора, расположенный на лицевой панели шлема, и снял данные.
Миля и восемь десятых. Малость пониже, чем я привык, – особенно в одиночку. Яйцо падало с постоянной скоростью, а значит, держаться за него дальше не было смысла. Но, судя по температуре оболочки, автоматика откроет его еще не скоро. Я нажал кнопку немедленного освобождения.
Первый заряд перебил ремни, второй взорвал пластик, распавшийся на восемь частей, а я остался сидеть прямо в воздухе и наконец-то мог видеть. Все восемь кусков оболочки, кроме маленького обзорного окошка, металлизированы и дают радару такой же сигнал, как и человек в скафандре. Наблюдатель, будь он живой или электронный, потратит кучу времени, пытаясь вычислить меня на экране среди кусков и обломков, разбросанных на милю вокруг. На учениях всем пехотинцам дают поглядеть собственными глазами и на экране радара, какую кашу в воздухе наблюдают с земли. Это – чтобы не чувствовали себя беззащитными в воздухе, иначе слишком легко поддаться панике и подставиться. Например, раскрыть парашют раньше, чем надо, и превратиться в «сидячую утку» – кажется, так это называют… Кстати – утки действительно «сидят»? Как это? Или вовсе не раскроешь парашют и сломаешь шею…
Я потянулся, распрямился и оглядел окрестности.