Волосы Береники - Колочкова Вера Александровна

* * *

И как собой ни рисковали,

Как ни страдали от врагов,

Богов людьми мы рисовали

И в людях

Видели

Богов!

Маргарита Федоровна стояла перед зеркалом, разглядывала свое отражение с победным прищуром. Потом повернулась боком, откинула голову назад, чуть приподняла подол длинного платья и кокетливо шаркнула ножкой в черной лаковой лодочке на низком каблуке. Ника наблюдала за ней с удивленным восхищением, пока Маргарита Федоровна не спросила игриво:

– Ну как тебе мое новое платье? Отпад, правда?

– Отпад, Маргарита Федоровна. Полный и безоговорочный, – с готовностью подтвердила Ника, даже не пытаясь вплыть в интонацию предложенной свекровью самоиронии.

Какая самоирония, боже мой? Женщине глубоко за семьдесят перевалило, а она – как огурец. Пусть и соленый огурец, и даже, скорее всего, из прошлогоднего засола, но все равно твердо-хрустящий, шибающий в нос терпким духом смородинового листа и гвоздики. Такой огурчик любые вольности может себе позволить, и модное платье в пол, и шарканье ножкой, и даже восхищенное и совершенно искреннее одобрение своей невестки.

– Да, мне и самой нравится, – самодовольно подтвердила Маргарита Федоровна, оглаживая ладонью тонкий шелк на рукавах. – Все-таки новому платью все женские возрасты покорны, что ни говори. Мелочь, а приятно. Да, в нем и пойду, пожалуй. Цвет неяркий, благородно-фиолетовый, как раз в тему. Достойно и печально, да.

– А куда вы собрались? В театр, что ли?

– Да какой театр? На похороны я иду. Сейчас вместе с вами позавтракаю и поеду. Как ты думаешь, платье в машине не помнется?

– Вы… идете на похороны?!

– Ну да.

Ника озадаченно уставилась на свекровь, забыв налить кофе в свою чашку. Так и держала кофейник в руке.

Вот всегда так. Всегда она застает ее врасплох. Загадочная женщина, непредсказуемая. Нет, в хорошем смысле, конечно, без всякого злого подвоха и без единой претензии. Наоборот, Маргарита Федоровна добра, умна, тактична, но в то же время остра на язык, насмешлива. Удивительно, как это все в ней совмещается? А может, в этом и состоит секрет их взаимной симпатии, что само по себе является большой редкостью, если рассматривать их отношения через лупу «невестка-свекровь»?

– Эй, на шхуне! Сейчас кофе за борт выплеснешь. Очнись.

– Ой… – тут же встряхнулась Ника, наливая кофе в свою чашку. – Я и впрямь задумалась.

Маргарита Федоровна хмыкнула и уселась за стол, нежно приподняв шелковый подол, подвинула Нике свою чашку:

– И мне плесни, задумчивая моя. Только немного. Мне много нельзя, давление поднимется. А день сегодня трудный, сама понимаешь. Похороны все-таки. Кстати, как я выгляжу? Может, мне по пути в салон заехать, свой старый фейс немного подрихтовать?

– Ну, Маргарита Федоровна… вы, как всегда, меня в ступор вводите. Даже не знаю, что сказать.

– Хм, а что тебя так смутило, дорогая?

– Да ничего, в общем. Просто я полагала, что…

– Да знаю я, что ты полагала. Хочешь сказать, на похороны по-другому собираются? В другом платье, с другим лицом?

– Ну в общем… Да…

– Так это смотря к кому!

– А кто умер, Маргарита Федоровна?

– Однокашник мой, Ленька Береговой. Да ты слышала, наверное, вчера в «Новостях» передали.

– Это что, тот самый?!.

– Ну для тебя он, может, и тот самый. А для меня – просто Ленька. Ох, и веселый парняга в молодости был!.. Гитарист, бабник несусветный. Один бравый молодец на всю нашу девчачью институтскую группу. А умный какой! На лекции вообще не ходил. Как он объяснял: хватит с меня того, что я мужик и учусь в бабском педагогическом, зачем мне ваши занудные лекции? Зато экзамены сдавал на пятерки, а свою повышенную стипендию сразу пропивал, такой стол накрывал в общаге! У нас день стипендии так и называли – день имени Леньки Берегового. И ты хочешь, чтобы я к такому веселому парню с кислой миной прощаться пришла? И чтобы траур на себя напялила? Да он бы мне этого никогда не простил! Нет, с Ленькой так нельзя, светлая ему память. Хоть сердце и горе испытывает, а лицо все равно веселым должно быть, я знаю. Я, как никто, его знаю и понимаю.

– Вы с ним дружили, да?

– И дружила, и любила, и обижалась, и ненавидела. Все было, что полагается. У меня ведь с ним на втором курсе роман был… Такой роман, как в кино, с настоящими счастливыми терзаниями. Даже до свадьбы дело дошло. Но свадьба так и не состоялась, потому что я сама, дура, хвостом вильнула. Молодая была, вредная и глупая. Представляешь, была бы сейчас не Тульчина, а Береговая. И ты бы тоже с другой фамилией ходила. А что, звучит… Вероника Береговая…

– Ну что вы, меня вполне устраивает моя фамилия, Вероника Тульчина тоже неплохо звучит. Наверное, вся ваша институтская группа попрощаться придет?

– Да где там… Нас меньше половины осталось. В последние годы мои однокашницы мрут как мухи. Возраст такой, что ж поделаешь. Старость называется. Финал жизни.

– Ну по вам и не скажешь. Вон как вы лихо перед зеркалом гарцевали. В новом-то платье.

– Да, дорогая, так и есть. Ничего не поделаешь, я в такой возраст вошла, в котором чужие похороны – это единственный шанс показать новое платье. Да, после семидесяти приличные женщины собираются только на похоронах. Всему свое время, дорогая… Ты еще молода, ты не поймешь. Ты сейчас в другом женском времени живешь, тебе есть где показать новое платье, и слава богу. И пользуйся этим напропалую.

– Надо же… Никогда не задумывалась о временном отрезке для нового платья.

– Придет час – и задумаешься. Прошлое легко режется на части, как свежий пирог. Это в будущее нож не воткнешь и не разрежешь, а прошлое, оно ж как на ладони. Вот кусок вечеринок и свадеб, там свои фасоны платьев – легкомысленные. Следующий кусок пирога – время возрастных кризисов, разводов и разочарований. Потом опять всплеск запоздалого романтизма – в поисках новой пары. Потом юбилеи пошли… А после юбилеев уже похороны. Все те же лица практически, та же тусовка, что на свадьбах да юбилеях, только платья другие.

– Ой, не знаю, Маргарита Федоровна… Печально все это как-то.

– Да ладно! Чего печалиться-то? Все там будем, еще никого навсегда и навеки на земле не оставили! Я и на тот свет в новом платье отправлюсь, чтобы не повторяться. На том свете та же тусовка будет, сама понимаешь! Что ж я, в одном и том же платье-то?.. И здесь и там. И ты смотри, в старом платье не вздумай меня в гроб положить, поняла? Обязательно новое купи. Я потом нарисую тебе фасончик, ближе к обстоятельствам…

Ника закашлялась, поперхнувшись кофе. Маргарита Федоровна протянула костистый кулак, постучала ей по спине. Больно, будто молотком ударила. Ника хрипло вздохнула, замахала руками – не надо, мол, оставьте, сама справлюсь. И услышала за спиной насмешливый голос мужа:

– Правильно, мам, так ее, так, совсем невестка от рук отбилась. Учи ее уму-разуму!

Сева подошел, чмокнул мать в щеку, с улыбкой подмигнул Нике. Маргарита Федоровна не удержалась, продолжила игривый диалог:

– Да чего ее учить, только портить. Тут уж я без претензий к тебе, сынок. Хорошую ты себе жену оторвал, ни одного изъяна найти не могу. Вот уж семнадцать лет стараюсь, а не могу. Видать, хорошо прячет изъяны-то, зараза.

– Да, хитра стерва, – ласково потрепал Сева жену по затылку, и Ника невольно потянула голову за его рукой, как изнеженная добрым хозяином кошка.

– А Матвей где? Спит еще, что ли?

– Ну да, спит… Скажешь тоже… – удивленно глянула на мужа Ника, – будто ты своего сыночка не знаешь! Соскочил ни свет ни заря, тренировку себе устроил. Да глянь в окно, сам все увидишь. У них в футбольной школе сегодня экзамен какой-то… Он говорил, я не вникла. Никак не могу смириться с тем, что такое завидное упорство отдано всего лишь футболу.