– Исключено, – твердо сказала она, – ты меня знаешь, ошибиться я не могла. Нам нужно встретиться и обсудить все.
Снова она замолчала, потом дала ответ на вопрос.
– Полная дыра, поезд случайно остановился, какой-то буранный полустанок, жителей полтора человека, и те пьяницы. Нет, утром мне на работу надо, домой едва успеваю заехать. В обед? Да нет, у меня полная запарка, я торопиться буду, надо поговорить не спеша… После работы только время выкрою. Нет, рядом с работой не надо… знаешь китайский ресторан напротив банка на углу Пушкарской и… Ну вот, там в районе шести часов.
Надежда едва успела отпрянуть от двери, было бы очень неудобно, если Лидия застала бы ее за подслушиванием. К счастью, туалет освободился, и Надежда юркнула в него, прежде чем Лидия вернулась.
– Верка! Верка! Поднимайся!
Вера попыталась натянуть на себя одеяло, попыталась уйти поглубже в сон, укрыться в его теплой замшевой глубине от этого резкого, злого, раздраженного голоса. Сон был чудесный и непонятный, во сне она гуляла по тенистому саду и была там одна, совершенно одна… нет, рядом с ней шел красивый удивительный зверь, похожий на золотистого леопарда. Зверь был говорящий, но он не ругал ее, не обзывал последними словами, он читал ей какую-то волшебную книгу…
– Верка, просыпайся, зараза! – прогремел над ней прежний злой голос, и кто-то безжалостный сдернул с нее одеяло.
– Кирилл, ну еще пять минут… – сонно пробормотала она, но голос над ней стал еще злее:
– Какой еще Кирилл? Поднимайся, дрянь подзаборная! Поезд прозеваешь!
Сон окончательно растаял. Это было так печально – ей давно уже ничего не снилось, последний год, едва коснувшись головой подушки, она проваливалась от усталости в чугунную, тупую темноту.
Вера села на кровати, разлепила веки и огляделась, пытаясь понять, где она находится.
Это была не ее уютная, красивая спальня, оформленная в лаконичном японском стиле, с лаковыми шкатулками и расписными ширмами, с подлинными светильниками из вощеной рисовой бумаги и средневековыми гравюрами в узких черных рамках…
Эта захламленная комната с низким закопченным потолком, голая лампочка без абажура, маленькие окошки без занавесок, в которые заглядывает густая назойливая темнота… и этот человек с перекошенным от злости небритым лицом, этот мужчина в разношенных тренировочных штанах и застиранной майке бывшего белого цвета…
Правда обрушилась на нее, как холодная вода из ушата.
Она вспомнила весь последний год, все эти ужасные пятьдесят недель, триста пятьдесят с чем-то дней – и захотела немедленно умереть. Все равно как – лишь бы не видеть всего этого тоскливого, тошнотворного, пошлого повседневного ужаса…
Но это ей не удалось.
Небритый мужчина подошел к кровати, наклонился над ней и прохрипел, обдав запахом чеснока и перегара:
– Ну, проснулась, наконец, дармоедка? Одевайся живо и иди к путям! Продашь хоть чего-нибудь!
– К каким путям? – забормотала Вера. – Ночь же сейчас! У нас тут поезда давно не останавливаются!
– Ты долго будешь выкобениваться? – Мужчина наклонился над ней, замахнулся тяжелым кулаком в коротких рыжих волосках. Вера втянула голову в плечи, закусила губу и забормотала испуганно:
– Не надо, Федя, не бей! Я сейчас!
– То-то! – Он передумал бить, шагнул к стене, снял с гвоздя ватник. – Давай одевайся живо! Питерский скорый на переезде остановился, что-то там случилось… Может, продашь молока или ягод.
Вера поднялась, засуетилась, плеснула в лицо горсть тепловатой воды из чугунного умывальника, натянула ситцевый халат, поверх него – ватник, всунула ноги в короткие резиновые сапоги. Выскочила в сени, подхватила бидон с молоком, второй – с собранной накануне малиной и побежала к путям.
Ночь была хоть и летняя, но холодная, и она порадовалась, что надела ватник. Как будто она еще могла чему-то радоваться…
Звезды осыпали темное плюшевое небо густой соленой россыпью, и в их свете Вера видела знакомую узкую тропинку, которая вела к железнодорожному переезду. И там, в конце этой тропинки, горел теплый уютный свет, цепочка окон, в которые выглядывали заспанные, озабоченные лица пассажиров.
Вера подбежала к поезду, перевела сбившееся дыхание и пошла вдоль вагонов, выкрикивая чужим деревенским голосом:
– А кому молочка свежего?! А вот кому ягод?!
– Какие ягоды, тетка? – спросил мужчина средних лет, свесившись с подножки.
Вера проглотила это «тетка», изобразила приветливую улыбку:
– Малина, дяденька, малина! Только вечером собрала!
– Почем?
Она назвала цену, отсыпала в кулек спелых душистых ягод, приняла деньги и пошла дальше вдоль поезда, повторяя заученно:
– Кому молочка свежего? А кому малинки?
Впереди, на переезде, суетились какие-то люди. На путях стоял заглохший грузовик, возле него растерянно переступал водитель. Вера узнала Костика из Горелова, который не раз заезжал к Федору, о чем-то с ним толковал в сенях. Впрочем, ей до всего этого не было дела.
– Кому молочка?! Кому ягодок?!
Она споткнулась на кочке, с трудом удержалась на ногах, удержала бидоны, перевела дыхание и перешла к следующему вагону.
– Женщина, что там случилось? Почему стоим? – спросила, свесившись из окна, молодая блондинка с капризным, опухшим со сна, но все же красивым лицом.
– Машина на переезде заглохла! – сообщила Вера, радуясь своей осведомленности.
– Безобразие! – Блондинка взглянула на нее так, будто это именно Вера виновата в неожиданной остановке.
– Молочка не желаете? – проговорила Вера заискивающим жалким голосом. – Или ягодок?
– Знаю я твои ягодки! – фыркнула блондинка и с грохотом захлопнула окно.
Вера пошла дальше, снова остановилась около следующего вагона, запрокинула голову к окну.
В этом окне она увидела двух женщин – одна средних лет, довольно обычной наружности, с растрепанными со сна волосами, хотя глаза были совсем не сонные, а очень внимательные, другая…
Увидев эту другую, Вера застыла, как громом пораженная.
Эти удлиненные карие глаза, коротко стриженные темные волосы, брезгливая складка возле узких губ…
Но это невозможно!
Она видела Лидию мертвой, видела в тот самый день, когда ее прежняя жизнь кончилась раз и навсегда. До сих пор, стоило Вере закрыть глаза, перед ее внутренним взором вставала одна и та же страшная картина – расплывающаяся по ковру лужа крови, разбитый затылок, неестественно подогнутая рука…
Это невозможно!
Но их глаза встретились – и женщина в окне заметно побледнела.
У Веры не осталось никаких сомнений – это Лидия, и Лидия ее тоже узнала.
Земля ушла у нее из-под ног. Руки разжались, бидон с молоком опрокинулся, молоко разлилось по сухой земле, земля быстро и жадно впитала его. Малина рассыпалась душистой горкой…
И тут из темноты появился Федор.
Увидев валяющиеся на земле бидоны, почернел лицом и заорал:
– Стервь! Потаскуха! Ты что ж это натворила?! У тебя руки из какого места растут? Да я же тебя…
– Не кричи, Федя! – тихо отозвалась женщина, торопливо собирая рассыпанную малину. – Не кричи, от людей стыдно. Я ягоды соберу…
– Ага, и молоко соберешь! – проговорил Федор раздраженно, но без прежнего запала, без прежней холодной ярости. Тихий, спокойный голос Веры лишил его уверенности.
А Вера и сама удивилась тому, что больше ничуть его не боится. И вообще – больше никого и ничего не боится. Она подняла глаза к окну вагона и увидела, как коротко стриженная брюнетка резко, зло захлопнула окно и удалилась, бросив через плечо настороженный, недоверчивый взгляд.
И тут Вера вспомнила тот день, когда ее жизнь покатилась под откос, как сошедший с рельсов скорый поезд…
Точнее, ту страшную минуту, когда она стояла над телом Лидии, сжимая в руке окровавленный подсвечник и пытаясь понять, как такое могло случиться.
Лидия лежала в неестественной, неправдоподобной позе, волосы на затылке слиплись от крови, и кровавая лужа расплывалась на ковре. А в руке у Веры был тяжелый бронзовый подсвечник, и с него на пол падали тяжелые темно-красные капли.
К сожалению!!! По просьбе правообладателя доступна только ознакомительная версия...