Henry Kuttner. As you were, (Thrilling Wonder Stories, 1950 № 8)
Глава I. Синие эмалевые часы
ЧТО-ТО НЕ ДАВАЛО Питеру Оуэну заснуть. Либо прибрежный шторм за окном спальни отвлекал его, либо выбор того, что почитать на ночь, оказался не очень мудрым. Книга, которую Оуэн притащил в постель, могла похвастать дурацким названием «Новые распрямляющиеся гастроподы из середины девонского периода» и обещала быть хорошей заменой весьма захватывающему томику «Простые ациклические и моноциклические терпены».
Питер Оуэн вздохнул и перевернул страницу. Когда в дверь постучали, он резко распрямился, как гастропод.
— Войдите, — отозвался он и, с некоторой тревогой подняв голову, увидел низенького, пухлого, седоволосого старика, добравшегося до спальни Питера по его приглашению.
— Почему бы не взять пива, подумал я, — объявил старый джентльмен, держа пенящийся стакан. — Затем я подумал о молодом человеке, собиравшемся спать... Ты правильно догадался, Питер. Пиво.
С налетом ликования, доктор Зигмунд Краффт позволил себе улыбнуться помятым, невозмутимым месивом морщин, которое он называл лицом. Оуэн, перейдя от тяжелой жизни гастроподов к своим, немного более насущным проблемам, взял пиво, едва заметно моргнув. А потом вспомнил, что доктор Краффт все-таки гость в этом доме, который, правда, принадлежал не Питеру. Он собрался подняться с кровати.
— Почему вы не позвонили, доктор? — спросил он. — Я бы достал вам пива. Это то, для чего я здесь, после того, как слуги уходят спать. Не то, чтобы я возражал. Хочу сказать... — он слегка запутался.
Краффт пришел на помощь.
— Никаких проблем, Питер. Я подумал о следующем вторнике. Вечером следующего вторника я буду сидеть в своем уютном кабинете в Коннектикуте, в тишине и спокойствии, с кружкой пива. Так что я подумал: Зигмунд, — да, ты правильно догадался, — подумал, что возьму пива прямо сейчас и представлю, что уже следующий вторник.
С нижнего этажа донесся звук удара, топот и громкий крик. Оуэн и доктор Краффт обменялись многозначительными взглядами. Старик слегка пожал плечами. Крик стал еще громче, через стены здания и шум бури можно было услышать сердитые возгласы.
— Ломайся, разнеси тебя гром! — вопил голос внизу. — Ломайся!
Донесся быстрый топот.
— Записи Шостаковича, — заметил доктор Краффт. — Их, видишь ли, не сломать. Не вырубить топором... Может, ножовкой... хотя, все равно нет. Лучше держись подальше, пока он не успокоится.
Я подумал о следующем вторнике и забыл обо всем плохом, что связано с твоим дядей, парень. Мне жаль, что мы не сошлись во мнениях, но как я мог сказать, что пространственно-временной континуум не циклический, когда я знаю, что не этак?
— Ломайся! Ломайся! — кричал снизу голос, а возобновленный топот заставил стены немного дрожать, видимо, всемирно известный писатель С. Эдмунд Штамм, критик и драматург всем своим весом обрушился на оскорбившие его записи. — Ломайся! — крикнул он по-теннисоновски, но послушного треска виниловой пластинки так и не последовало. Оуэна охватил легкий ужас. Взбешенный С. Эдмунд Штамм не располагал к тому, чтобы размышлять о вечном.
— Эта молодая леди, твоя подруга — храбрая она девушка, — трезво сказал доктор Краффт.
ОУЭН СОДРОГНУЛСЯ. Клэр Бишоп, красивая и очаровательная, была не столько храброй, сколь безрассудной. К тому же, по вспыльчивости она ничуть не уступала С. Эдмунду Штамму. Как прямое последствие, он пытался в музыкальной студии этажом ниже одолеть пределы прочности злосчастной пластинки. Сегодня днем, в качестве кульминации совершенно катастрофического собеседования с дядей Эдмундом, Клэр сгоряча выразила свое предпочтение Шостаковичу перед Прокофьевым. Тем самым она перечеркнула все отчаянные усилия Оуэна, который весь последний месяц пытался устроить дружескую встречу между восходящей молодой киноактрисой и дядей, чья известная бродвейская пьеса «Леди Пантагрюэль» могла быть написана специально под Клэр.
Благодаря странным закономерностям голливудской логики, роль леди Пантагрюэль была именно тем, в чем так сильно нуждалась Клэр. Ее карьера находилась в серьезной опасности. Но все усилия Оуэна пошли прахом, как только начался фейерверк. Дядя Эдмунд был близок, — так близок! — к подписанию договора, с болью в сердце вспомнил Оуэн. Тем не менее, как он мог винить Клэр? Он уставился в пол и пожалел, что не умер в тот момент.
— ...потерял моего дорогого Макси, — растерянно прошептал доктор Краффт, оглядывая комнату. — Если тебе вдруг случиться увидеть, куда я мог положить Макси...
— Прошу прощения, доктор, — сказал Оуэн, возвращаясь к действительности.
— Я потерял беднягу Макси, — повторил Краффт, глубоко вздохнув. — Ах, впрочем, кто из нас совершенен? Проблема с опытами со временем состоит в том, что ты не всегда можешь вспомнить, когда что сделал. Чтобы найти Макси, мне нужна тишина и сосредоточенность. Но без Макси я не могу сосредоточиться, — улыбнулся доктор. — Парадокс! Для меня, ученого, оказаться беспомощным без маленькой каменной лягушки — ты верно догадался, Питер. Нелепость! Ах, к черту все это!
Краффт повернулся к двери, качая седой головой.
— Спокойной ночи, Питер. Если увидишь Макси, ты же скажешь мне?
— Всенепременно, — пообещал Оуэн. — Доброй ночи, доктор. Спасибо за пиво.
— Конечно, это всего лишь привычка и фетиш, но...
Дверь закрылась под тихое бормотание доктора. В то же самое время за окном сверкнула фиолетовая вспышка, и раздался ужасный грохот, что заставило Оуэна вздрогнуть и вскочить с постели. Каким-то образом, машинально, он приписал звук успеху дяди по разламыванию пластинки, возможно, с помощью атомной бомбы. Но увиденное быстро внесло коррективы в это предположение.
За окном, на самом краю скалы, вдающейся в Тихий океан, стоял одинокий кипарис, охваченный пламенем. Когда молния погасла, огонь продолжал метаться на фоне неба, и затем стало видно, как кипарис падает со скалы в бушующую воду.
У Оуэна появилось странное убеждение, что кипарис, наверное, тоже как-то оскорбил его дядю. Он вздохнул. Штормы не являлись редкостью в это время года в Лас Ондасе — малоизвестном небольшом курорте на морском побережье. Штормы не были редкими и в жизни Оуэна, что объясняет, почему он натренировался в последние шесть месяцев так, что по инертности стал схожим с громоотводом.
Он бы предпочел просто распрямиться, как гастропод, из неудобного положения, в котором находится с того момента, как, по настоянию дяди, уволился с административной должности в голливудской кинокомпании и стал частным секретарем мистера Штамма. Изворотливость обещаний дяди только подчеркнула то, что сам С. Эдмунд Штамм является одним из наиболее скользких ужей штата Калифорния, занимающего значительную территорию.
Оуэн машинально потянулся за пивом. Его глаза вернулись к маленькому изображению в книге, что он читал, которое имело нечто общее с милым, бесчувственным, кротким мирком, где рост и размножение скользкой саламандры вида plethodon glutinosis шло размеренным и предсказуемым путем.
Вы когда-нибудь брали стакан воды, думая, что в нем молоко или пиво? Вы помните этот долгий момент ступора и полной дезориентации, когда истина доходит до ошеломленных вкусовых рецепторов?
Оуэн сделал длинный, насыщающий глоток того, что по всем признакам должно было быть пивом, охлажденным до правильной температуры в специальном отделении холодильника.