"Простой человек, застрявший во времени",- сквозь сон неразборчиво бормотал низкий голос. Голова медленно принимала вертикальное положение, веки поднимались, открывая покрасневшие глаза. Ветер облизывал деревянный пол одинокой квартиры с рисунком египетских пирамид, сделанным черной гелиевой ручкой на обоях несущей стены. “Просто так я уже не усну, нужно немного почитать",- подумал проснувшийся Плодорьев и, медленно лязгая ногами, побрел к широкоплечему книжному шкафу, в котором дремала стопка желтых листов, наспех сшитых черной нитью. Первый листок был измазан чернилами, на нем засохла надпись:
“Сказка”
В обнимку с синей рекой лежала ее подружка- пристань. Морщинистая, разжиревшая, с язвами лопнувшей краски на коже и наростами штукатурки. По форме пристань напоминала изувеченную детской жестокостью консервную банку из под кильки, но любители родины утверждали что это- корабль, закрывая глаза на отсутствие, собственно, всех частей корабля, кроме круглого трюма, ныне заселенного страховыми агентствами, риэлторскими кабинетами и прочей продажной дрянью, которую ненавидят все, но при первой возможности вступают в ряды…
"Хорошая сказка",- промямлил Плодорьев, тонкими пальцами перелистнув страницу.
… этой же дряни.
- Джорджи!- Прохрипела девочка, жадно глотая воздух.- Поймайте его, пожалуйста!
- Милая, успокойся, мы купим тебе другого,- прошептал толстый мужчина с глубокими морщинами, прижимая девочку к себе,- пусть эта мохнатая мразь сдохнет где-нибудь.
- Это все из-за тебя! Нужно было вживлять черную бирку, он бы не убежал!- В перерывах между глотанием слез просопел ребенок женского пола, утыкаясь в потную рубашку мужчины.
Морщинистый толстяк промолчал, а мохнатая мразь удалялась, и, перебежав мокрый мост парка, спустилась в безлюдные коридоры причала, отряхнула ладони и откашлялась. «Хотя бы не черная»,- потеребив кусок тонкого красного пластика сказал Владимир. Резким движением сорванная бирка отделилась от шеи, забрав себе лоскуток кожи. Мохнатая мразь приложила израненную камнями и шершавым асфальтом ладонь к красному пятну на шее, и, размяв уставшую спину, села на пыльную спину бетона.
У девочки было трудно определить возраст: молодое лицо облаченное в косметику, плотно прилегающая к груди футболка с принтом египетских пирамид, подтягивающие юное тело штаны, в которые были втиснуты ее узкие ноги - все это говорило лишь о ее нравах и желаниях, но никак не о возрасте. Хотя, стоит заметить, что возраст здесь и не важен- теплые объятия с похотливым толстым мужчиной (конкретно сейчас похотливой у него была левая ладонь) зачеркивают понятие возраста, зато диктуют новое- продажность. Это понятие заставляло уважать его самых ярых сторонников, которые смогли продать себя в том или ином виде: юная певица с эстрадного отделения, одевающаяся на сцену более интимно, чем в душ; врач, нарочно выписывающий пациентам лекарства, от которых они станут его постоянными клиентами, вне зависимости от состояния здоровья; обычная дама, продающая абонемент на собственное тело тому, кто больше заплатит(в народе это явление получило название «блудливый аукцион»). В современном обществе к ним применимо понятие «адаптировались», а те, кто отказался и топтал подобную адаптацию своими сапогами, ходят на цепи и поводках. Ко вторым и относился Владимир.
«Твою мать!»,- звучно и резко произнес Плодорьев, вырывая несколько листов. Быстро скатав из них плотный шарик, он бросил его в трясогузку, залетевшую через распахнутое окно на свет. Это навело Плодорьева на мысль о распахнутых створках души, в которые прорывается человек и клювом портит ее содержимое, как этот путник клювом испортил рисунок вождя мирового пролетариата, выцарапанный на желтом листе(Владимир не помнил историю появления этого рисунка, но почерк точно принадлежал ему). Птица удивительно быстро нашла обратный путь в улицу, несмотря на явный испуг от брошенного в нее комка желтых страниц. Из-за мягкого света настольной лампы казалось будто она никогда и не проникала в комнату Плодорьева, а родилась из света и упорхнула в холодное окно, словно феникс. Лишь после этого Плодорьев осознал, что вырванные страницы он еще не прочел.
«На пару часов сойдет, хотя бы не открытая. С открытой раной сразу возьмут»,- произнес Владимир, пряча белое полотно пластыря под пыльный град дешевого тонального крема. На выходе из общественного туалета его ноги ослабли от страха, он чуть покачнулся, схватился за сердце, но свободной рукой успел упереться в грязную стену и, тем самым, не упал. За деревянным столиком, где он пять минут назад допивал бледно-желтое пиво, уже сидели служители полиции, пристально разглядывая выпавшие с головы Владимира волосы. Его нашли. Глубоко вдохнув и закрывая шею рукой, он попытался спокойно выйти из мерзкой пельменной, не попавшись на глаза полиции, но кипельно-белые волосы в грязной пивной скорее похожи на единственный кристально-белый зуб во рту у прокаженного(оба случая, к слову, символизируют последнюю надежду), и остаться незамеченным ему не удалось.
- Эй, парень,- прокричал толстый полицейский, резко подняв голову,- есть пара вопросов, погоди!
- Лови ублюдка!- Вопила барменша, пытаясь проявить участие в задержании, когда Владимир принялся бежать. Ей были безразличны все вещи, касающиеся задержания, но с детства она была научена кричать и делать вид, что помогает, если видит что-то похожее на преступление. Видя как она прозябает в затхлой пельменной, протирая некогда желтой тряпкой пивные стаканы, общество ее порицает. Но стоит барменше заверещать о преступлении, показать собственную ненависть к ублюдку, как она становится «адаптированной»- очередным черным зубом в пасти прогнившего социума. Общий враг объединяет крепко и легко, а почему он враг - никто из них никогда и не задумывался.
Тем временем Владимир выпорхнул из засаленного подвала пельменной, больше напоминающей грязную гробницу(к слову, там совсем недавно проводились поминки, что делает сравнение более разноплановым), пересохшими губами схватил глоток чистого воздуха ночи и побежал в сторону обшарпанной пристани. Полицейские, вероятнее всего, даже не вышли из той пельменной, но вид сделали все: завсегдатаи бара показали как они ненавидят ублюдка, но никто из них даже не поднялся, чтобы его остановить; барменша вопила настолько громко, что, кажется, если бы ее голос не сел от постоянного курения дешевого табака, то разбилась бы пара бокалов, но тоже не стала останавливать Владимира; полицейские даже не ста…
Пропустив вырванные страницы Плодорьева встречала фраза «Мохнатый ублюдок мертв». Подумав, он решил что разворачивать страницы из комка для трясогузки, читать все предшествующее этой строчке- глупо и грязно, удел желтой прессы, бабушек с лавки и прочих пронырливых рыл, которые живут только чужой жизнью, утратив контроль над собственной. Но это было лишь спешным предположением, вырванным из контекста, дальнейшие слова утешили Плодорьева:
«Мохнатый ублюдок мертв. Владимир же только начинает собственную жизнь»,- произнес Владимир сонным голосом, поднявшись с уложенной наземь куртки. Он размял шею и сделал глубокий вдох прохладного воздуха.
Рекламные слоганы рикошетили от стен дряблого города, один из них был хорошо знаком Владимиру : «Пусть ваш ребенок возродится в лучшей жизни- центр абортов «Феникс». Глупый текст ассоциировался с другой рекламой, которую он услышал минутой ранее, проходя по застеленным песочной пылью ступенькам высокой горы, ведущей к мавзолею: «Темные очки из-за бугра спасут зрачки от бога Ра. Солнцезащитные очки Fernande, выполненные по итальянским технологиям…»,- Владимир остановил свое внимание на уютной лавочке, его спина сильно болела после ночи на холодном бетоне набережной. Возле деревянной лавки валялись листы, пожелтевшие от пива и солнца. Совершив небольшое усилие Владимир подобрал листы, больше похожие на папирусы, достал ручку и принялся рисовать на одном из них.