- И никаких кирпичиков он спускать не будет, - промяукал кот.
- Я, конечно, не возражаю, - промямлил вдруг Волосатиков, и рыжие волосы на его голове встали дыбом.
- И не надо возражать, - прямо-таки капитанским голосом сказала девчонка, - а надо поддержать.
- И никаких кирпичиков вниз! - нараспев повторил кот, демонстрируя хорошо знакомые Во- лосатикову когти.
- Да-да! Конечно, этот кирпич нужен мне сейчас для других целей, но, пожалуй, я пошлю людей на помощь. Вот видите, я сейчас же даю указание.
И, подняв телефонную трубку, Волосатиков почти пропел:
- Веруля Патрикеевна! Пожалуйста, распорядитесь, чтобы к Борщику послали группу... Да, да! Ту самую... - Какую группу, он, правда, не сказал.
- А молоко детям? - спросила девочка.
- В ясли, — уточнил кот.
- А горючее флоту, пекарням и маякам? — строго спросила посетительница, постукивая веником по ладони.
- Конечно, выделим! Мы уже собирались, все это сделать... Все! - почти согласно проверещал Волосатиков.
Светке, а это, понятно, была она, хотелось еще сказать про артистов, про детский театр и про детские стихи, но их она решила оставить на потом. И не потому, что забыла, а просто не придала особого значения. Итак, во-первых, уже была почти победа! А во-вторых, в стихах ли дело?
Однако в этом она была не права. Потому что, как мы увидим, стихи во всех дальнейших событиях сыграли очень немаловажную роль.
Но сейчас все вроде бы шло на лад, и повеселевший хозяин кабинета сказал:
- Очень много забот. Вот если бы вы присмотрелись, в чем у нас следует навести порядок, подсказали, что надо поправить, было бы очень полезно! А вообще, - и он приветливо улыбнулся, - залетайте ко мне через пару часов, и вы увидите, что все уже будет по-другому! Будете лучшей гостьей!
«Весьма лестное и даже полезное предложение», - подумала Светка и с довольной улыбкой выплыла из окна.
Все это зафиксировала камера изумленного переменами Репортажика. Он тут же бросился передавать все на экран. И редкие зрители, у которых еще работали телики, увидели Волосатикова с его обещаниями, увидели Облако, Моторыча и Светку с веником в руке. Кто-то даже говорил:
- Геройская, предприимчивая девчонка! Да и тельняшка на ней геройская, целебная.
Репортажик особенно старательно показывал ее тельняшку с тремя очень заметными штопками.
Никто, конечно, не слышал, как в это время Волосатиков кричал в трубку:
- Борщика упаковать! Девчонку выловить! Да хоть сетью! А кота - отстрелить!
Никто не слышал и переговоров, которые вела через некоторое время Вруля, раздавая задания исполнительным работничкам:
- Группу захвата к Борщику! К нам под потолок - сеть! А за кота премию в десятикратном размере!
Она бы надавала еще немало распоряжений, но тут до ее длинного носа донеслись сильные колбасные запахи, мимо окошка пролетела стайка Врулькиных колбасок, и один за другим стали раздаваться телефонные звонки.
- Беда! Деньги вылетают! Улетают колбасы! Настоящий колбасный смерч!
Но обо всем этом мы расскажем чуть-чуть позднее.
И конечно же никто не слышал короткого разговора, который произошел у выплывшей из окна команды.
- Ты ему не очень доверяй! - сказал Моторыч.
- Как же не доверять?! - возражала Светка. - Человек обещал! Просил помочь! - радостно сказала она.
- Побольше верь! - усмехнулся кот, которому
обещания Волосатикова показались такими же сладкими, как горчица на известной котлете.
- Отстань! - резко сказала Светка. Она очень не любила, когда людям так не доверяли. Ведь люди меняются! - Иди проветрись, прогуляйся! - посоветовала она коту.
- Ну, как знаешь, - вздохнул Мотор Моторыч. У него в этом городе было немало знакомых, и появился хороший повод походить по знакомым местам.
ЖИЛ ОТВАЖНЫЙ ПРУЖИНЯН
На высокой сопке, совсем рядом с будущим Борщиклендом, жил известный на всех морях и океанах боевой поэт Пружинян. Бго фамилия совершенно соответствовала его виду. Он был крепким, пружинистым, его рубашку распирали мускулы, потому что всю жизнь он занимался гантелями. И стихи он писал сильные, пружинистые, про море, морские волны и морскую вечную дружбу.
Про него ходили веселые, но верные строчки:
С друзьями я - одна дружина.
Я весь спружинен, как пружина.
А кое-кто напевал: «Жил отважный Пружинян...»
Казалось, что от него все время так и разливаются волны силы и доброты.
Накануне вечером Пружинян сел за стол писать воспоминания о дружбе на войне. Про то, как ходил с друзьями в разведку, как отбивал танковую атаку. Он приготовился рассказать, как встал из окопа с гранатой в руке его друг, и сам он приготовил гранату. Поэт почти прикоснулся пером к бумаге - и вдруг, уже в который раз! - мигнул и погас свет.
Пружинян сжал кулаки. Он выглянул в окно - света не было нигде. Во мраке молчало море, среди мрака темнели корабли... И весь город молчал, окутанный темнотой.
Только в ресторане, где гуляли Волосатиков и его дружки, слышался хохот, крик и визги.
- Негодяи! “ сказал Пружинян и сжал кулаки. - Негодяи! - крикнул он и отпустил пару таких слов, что от них закачалось длинное десятиэтажное здание. Не светился флот, не закипало у поэта в электрокофейнике кофе, зато сам Пружинян весь кипел, будто враги и дураки сорвали сейчас контратаку, за которую он когда-то подучил прекрасный боевой орден.
Всю ночь руки его тяжелели, наливались, Превращаясь в настоящий бронзовый кулак. И с утра, ни на что не обращая внимания, он отправился прямо к Волосатикову, чтобы сказать этому проходимцу все что положено, и только потом за рабочим столом продолжать предательски прерванную контратаку.
Пружинян обладал еще одним серьезным качеством: он был очень неравнодушным человеком. И если на пути видел, что кого-то обижают
или с кем-то поступают несправедливо, пройти мимо просто не мог. Он должен был вмешаться! Если радость была у него - он должен был обрадовать других, если у него был свет - он должен был быть у всех:
Если радость на всех одна,
На всех и беда одна.
Он уже сошел с сопки и готов был переступить порог волосатиковского офиса, как навстречу ему, отирая платком лоб, спустился высокий, в морской фуражке, пожилой детский поэт Корабликов. Он вздыхал и едва не всхлипывал.
- Что с тобой? - спросил Пружинян. - Тебя что, обидели? - За старого приятеля он готов был броситься в самый крутой кипяток.
- Еще как... - честно сказал бывший моряк, который никогда в жизни не жаловался.
- И как же?
- Написал я стихи. Хорошие, по-моему, стихи. А меня не только не печатают, а еще и выталкивают!
Когда у Корабликова получались хорошие стихи, ему казалось, что он посылает на помощь всей детворе полные радости корабли. А здесь их не хотели выпускать в плавание.
- Выталкивают? - спросил боевой разведчик.
Вчера, защищая Борщикленд, он видел уже
подобные штучки. Вот за плохие стихи кое-кого он мог вытолкать сам. Но Корабликов писал только хорошие. И Пружинян почти приказал:
- А ну, читай!
- Вот, про грамотея, - сказал седой поэт и прочитал:
Один ужасный Леопард Ошибок делал Миллиард.
А стал пограмотнее он И сделал только
- Миллион! - радостно закончил Пружинян и засмеялся: - Да они и не печатают потому, что сами делают по миллиону ошибок! Такое напечатать - и пол-Океанска станет вдвое грамотней. А ну-ка еще!
- Еще? - Бывший капитан Корабликов на миг задумался: что бы прочитать новенького?
И вдруг вспомнил, что полчаса назад ему явилось удивительное видение: будто над ним, сияя, проплыла девчонка в тельняшке. Она все так наполнила светом и добротой, что у него сразу сложился стишок, который он и прочитал Пружиняну.
Светлячок себе сказал:
- Я, конечно, очень мал.
Но подумал: