Он явно ожидал от Гая поддержки.
— А что же ваша мама, почему она не вмешивается?
— Папаша записал все на свое имя, когда я еще ребенком был! — хрипло воскликнул Бруно.
— А… — Гай подумал, что он не первый случайный знакомый, которого Бруно потчует обедом за свой счет и этой историей. — Почему же он так с вами поступает?
Бруно с безнадежным видом развел руками и спрятал их в карманы.
— Говорю же, ублюдок. Все под себя гребет. Заявляет, что ничего мне не даст, потому что я бездельник. Нашел оправдание! Просто он считает, что мы с мамой слишком хорошо живем, и ищет способы, как бы нагреть на нас руки.
Гай представил себе Бруно рядом с матерью, наверняка моложавой светской львицей, которая злоупотребляет тушью для ресниц и, как и сын, умеет покутить.
— А где вы учились?
— В Гарварде. Меня оттуда выперли на втором году. За пьянки и азартные игры. — Бруно передернул щуплыми плечами. — Вы-то небось не из таких. Ну да, я тунеядец, что с того?
Он разлил виски по бокалам.
— Я не называл вас тунеядцем.
— Зато папаша называет. Ему бы благоразумного сыночка вроде вас, все были б счастливы.
— Почему вы решили, что я благоразумный?
— Ну, вы серьезный, профессию себе выбрали, архитектором работаете. А мне вот не хочется работать. Мне это не нужно, понимаете? Я не писатель, не художник, не музыкант. Зачем человеку работать, если нет необходимости? Язву я себе наживу более приятным путем. Папаша вот уже нажил. Ха! Он все мечтает, что я продолжу его бизнес. А я ему говорю, что его бизнес, любой бизнес — это узаконенное перерезание глоток. Как брак — это узаконенный блуд. Разве я не прав?
Гай бросил на него ироничный взгляд и посыпал солью наколотый на вилку ломтик картошки фри. Он жевал не спеша, получая удовольствие от еды и даже в какой-то степени от общества Бруно — как будто наблюдал представление комедианта на далекой сцене. На самом деле мысли его занимала Анна. Временами мечты о ней, не оставлявшие Гая, казались более живыми и настоящими, чем окружающая действительность, которая лишь иногда пробивалась в его сознание острыми краями, отдельными картинками — как, например, царапина на чехле дорогой фотокамеры, длинная сигарета Бруно, затушенная в куске сливочного масла, разбитое стекло в рамке отцовского портрета, который Бруно однажды демонстративно вышвырнул из комнаты и теперь гордо этим хвастался… А ведь можно успеть повидаться с Анной в Мехико перед поездкой во Флориду. Если побыстрее утрясти дела с Мириам, полететь в Мехико самолетом, а потом самолетом же добраться до Палм-Бич. Эта идея не приходила в голову раньше, потому что раньше Гай не мог позволить себе такие путешествия. Но если контракт в Палм-Бич с ним все-таки заключат, почему бы и нет?
— Он запер в гараже мою машину! Вы представляете, насколько это оскорбительно? — Голос Бруно сорвался на визгливой ноте.
— Зачем?
— Да просто потому, что она была мне в тот вечер нужна! В итоге меня забрали друзья, так что ничего он не добился!
Гай не знал, что сказать.
— А он что, держит ключи у себя?
— Он забрал мои! Прямо из комнаты! Вот почему он меня так испугался. Даже из дому удрал с перепугу. — Бруно сидел вполоборота и грыз ноготь, тяжело дыша; потные пряди волос топорщились надо лбом, как антенны. — А все потому, что матери не было дома, при ней он бы себе такого не позволил, конечно.
— Конечно, — сам того не желая, эхом повторил Гай.
Весь их разговор был прелюдией к этой истории, в которой Бруно наверняка многое умолчал. Вот что скрывалось за покрасневшими глазами попутчика, за его грустной улыбкой — еще одна история несправедливости и вражды.
— Значит, вы швырнули его фотографию в коридор? — зачем-то переспросил Гай.
— Да, вышвырнул ее из комнаты матери. — Бруно подчеркнул три последних слова. — Он ведь сам ее туда поставил. Мама любит Капитана не больше моего. Капитан!.. Нет уж, брат, я его так не зову!
— Но почему он так себя с вами ведет?
— Не только со мной, с матерью тоже! Он не такой, как мы, — вообще не такой, как нормальные люди! Ему никто на свете не нравится. Он любит только деньги. Он перерезал много глоток и разбогател. Ну да, он умный, признаю. Но совесть у него нечиста. Вот почему он так хочет втянуть меня в свой бизнес — чтобы я тоже резал глотки и чувствовал себя сволочью!
Бруно судорожно сжал кулак, стиснул зубы, закрыл глаза. Гай даже подумал, что он сейчас заплачет, но Бруно разлепил припухшие веки и снова робко улыбнулся.
— Что, навел я на вас тоску, а? Просто хотел объяснить, почему собрался в такой спешке, не подождав маму. На самом деле я веселый парень, честное слово!
— Разве вы не можете уехать от отца, когда пожелаете?
Бруно как будто не сразу понял вопрос, а потом ответил спокойным тоном:
— Конечно, могу. Но мне нравится жить с матерью.
«А мать, видимо, не уходит от мужа из-за денег», — предположил Гай и полез в карман.
— Сигарету? — Он протянул Бруно пачку.
Оба закурили.
— Знаете, он тогда сбежал от меня, а до этого, наверное, лет десять все вечера сидел дома. Даже не представляю, куда он пошел. Я был так зол, что вполне мог убить его. У вас никогда не возникало желание кого-нибудь убить?
— Нет.
— А со мной случается. Иногда чувствую, что способен прикончить папашу. — Он посмотрел в свою тарелку, продолжая смущенно улыбаться. — А знаете, какое у него хобби? Вот угадайте.
Гай не хотел угадывать. Он хотел, чтобы его оставили в покое, ему вдруг стало невыносимо скучно.
— Собирает формочки для печенья! — не выдержав, захихикал Бруно. — Честное слово! Они у него всех сортов и калибров — и пенсильванские, и баварские, и английские, и французские, и венгерских целая куча. Ими вся его комната забита. А над письменным столом в рамке висят формочки-зверушки — знаете, такое детское печенье, в коробках продается? Он написал президенту компании, которая их выпускает, и ему прислали весь набор! Век машин, надо же! — Бруно расхохотался и опустил голову.
Гай смотрел на него не мигая. Вид у Бруно был гораздо комичнее того, что он говорил.
— Он печет?
— А?
— Ну, печенье-то он печет?
Бруно загоготал громче прежнего, стянул с себя пиджак и бросил на чемодан. Когда веселье немного улеглось, он сказал неожиданно спокойно:
— Мать всегда его посылает: «Иди поиграй в свои формочки». — Гладкое лицо Бруно покрывал пот, как тонкая пленка масла. — Как вам обед?
— Превосходно, — искренне ответил Гай.
— Слыхали о компании «Бруно трансформинг» на Лонг-Айленде? Трансформаторы, инверторы, прочая электротехника?
— Да вроде нет.
— Ну, неудивительно. Хотя прибыль у нее немаленькая. Вы вот деньгами интересуетесь?
— Не особенно.
— Извините за вопрос, сколько вам лет?
— Двадцать девять.
— Серьезно? Я бы дал больше. А как по-вашему, сколько мне?
Гай окинул его взглядом и предположил:
— Двадцать четыре, может, двадцать пять.
По правде говоря, он решил польстить: на самом деле Бруно выглядел младше.
— Угадали, двадцать пять. Значит, я все-таки тяну на двадцать пять с таким-то украшением на лбу?
Бруно закусил нижнюю губу, в глазах у него вспыхнул испуг и острый стыд. Прикрыв лоб ладонью, он вскочил и метнулся к зеркалу.
— Я же хотел пластырь наклеить!
Гай попытался заверить его, что ничего страшного, но Бруно продолжал разглядывать прыщ в зеркале, морщась от омерзения.
— Это не обыкновенный прыщ, — изрек он гнусаво. — Это нарыв. Во мне бурлит ненависть, и так она прорвалась наружу. Это испытание Иова!
— Да ну вас, — отмахнулся Гай со смешком.
— Он начал вылезать в понедельник, как раз после нашей ссоры. И с тех пор все растет. Наверняка шрам останется.
— Нет, вряд ли.
— А я говорю — останется. И вот таким красавцем я приеду в Санта-Фе!
Бруно опустился в кресло, сжав кулаки и вытянув в сторону толстую ногу, и погрузился в трагические раздумья.