Главу «Жречество» стоило прочесть первой.
Список был длинным, напичканным историческими подробностями, а приложенная к нему записка от начальства заканчивалась пожеланием найти хоть одного настоящего мага, желательно – достаточно разумного, чтобы приехать в институт лично. Еще там были некоторые инструкции по обращению с присланными приборами, которые, судя по тону письма, еще не испытывались на практике.
Замечательно, подумал он, дойдя до второй страницы инструкции, выключил передатчик и пожелал себе найти хоть кого-то, кто не будет показывать ему допотопные лейденские банки, стараясь выдать это за священный алтарь.
Уже прошло слишком много времени.
Он был очень сердит на себя за проявленную инициативу.
3
Так тяжело жить в городах, где не гаснет свет!
Кому-то жить здесь легко: эти люди танцуют, танцуют до упаду, и все у них превращается в танец. Они чувствуют ритм, движутся в такт, прыгают через опасные трещины, склоняются и поворачиваются в нужную сторону, ловя в воздухе золотой дехин, а когда пробьет их час, становятся самыми счастливыми людьми на земле.
Говорят, что они все превращают в такт: мир крутится под их ногами, и они толкают его.
Плата за это – постоянное движение. Берегись, берегись, упадешь! По тебе пройдется чей-то каблук, и ты будешь извиваться на полу, пока вокруг пляшут.
А некоторые вот делают и делают свое дело. Эти люди похожи на зубчатые колеса, проворачивающиеся под собственной тяжестью. И пока их не толкнет еще раз маховик судьбы, вертеться им и вертеться, оставаясь на месте… Никто не снимает их с оси.
Получается поэма. А я не поэт! Я сказочник! Я рассказываю сказки всем; придворным – на приемах, начальству – в отчетах, институту – в детальных описаниях здешнего быта. Но те сказки, которые я рассказываю на самом деле, я кому попало не показываю. Особенно те, которые я рассказываю сам себе.
Сейчас и друзьям нельзя написать о том, что происходит. А сказки отсылать можно.
Вот уеду отсюда, и будут вам сказки…
Таскат замедлил шаг, прислушиваясь к ночной жизни города. Камни на мостовой пели, отдавая накопленный за день свет. Свет и шум.
Наверное, здесь не слышат камней – подумал он, ловя вибрацию. Здесь часто и людей не слышат.
Горестные эти размышления прервал выкрик торговца-разносчика – его отпихнул с дороги солдат, шедший впереди.
Таскат вовремя напомнил себе, что проявлять милосердие нельзя. Высокородные позволяют охране отталкивать кого угодно, а избитые стражей люди часто валяются в канавах. Бить он запретил, но стоит не дать слугам очистить дорогу – и ты уже вызываешь подозрения: высокородный ли идет своим путем? Может быть, самозванец? А не окружить ли, вопя о подачках, такого медленного вельможу, когда он опять пойдет этой дорогой? А то и не пройдешь в такой толчее.
Все равно было мерзко. Но очарование города помогало пережить и это. Что ж, будем любоваться издали… Почему, черт побери, никто, никогда, нигде не воспевает то, что спасает от мерзости – ночь в городе, одиночество в толпе?
На улицах торговали, несмотря на поздний час. Пахло сладким и почему-то пылью, хотя не так давно прошел дождь. Из переулка вылетела стайка зубастых птиц; они с криком промчались над головой и растаяли в сумерках. Поблескивали стены домов. На его земле в такую ночь на улицах танцевали бы. Но сейчас ритм задавала стража – в ногу, в ногу – и ему пришлось приноровиться, чтобы попасть домой.
Люди высокого рода и общественного положения не могут купить на улице ничего, не могут зайти в лавку, принадлежащую низким людям, не могут обзавестись лишней одеждой, но у них есть город. А у него вот нет этого города, хотя он может протянуть руку и потрогать его.
Поэты и художники изводили десять тысяч красок каждый месяц на то, чтобы описать всю суматоху цветов и оттенков, бегущих по лезвию серого сумрака, быстро прекращающейся жизни в городах, где не гаснет свет – в городах, которых никогда не будет, потому что никто из людей, живущих на окраинах империи, не в силах их вообразить.
Я живу в городе, которого не существует, мрачно думал он. Средоточие благ, средоточие власти. Узел, который никто не разрубит. Мера всего.
За два с половиной года, не считая пребывания на руднике, аар успели пробрать посланника до печенок.
Таскат шел, не отводя глаз от ореолов тусклого света. Охрана избавляла его от необходимости разглядывать толпу. Он так и не привык беречься от возможных карманников. Но кто же отпустит посланника звездного государства с той стороны неба, аристократа по рождению, бродить по городу без охраны? Спасибо еще, что оставили возможность иногда ходить пешком в сопровождении восьмерых вооруженных солдат. Это больше похоже на конвой.
Позвольте, мог бы сказать он. Я вовсе не аристократ по рождению. Но министерство внешних контактов весьма и весьма предусмотрительно. Это входит в программу контакта. Простолюдину не доверили бы заключать столь важные сделки со столь важными, можно сказать – великими людьми. Поэтому ко мне тут должны обращаться «высокородный» и иногда носить в паланкине.
А под ноги стоит смотреть, потому что темновато: уличное освещение на самых богатых улицах – масляное. Газовое – высший шик в некоторых экстравагантных домах. Электричество есть во дворце и у жрецов.
Запрет на искусственное электричество (естественное бежало сейчас дрожью по позвоночнику, поднимало шерсть на загривке, и приходилось успокаивать себя, сжимая кулаки) здесь был подобен священному запрету на колесо у инков – еще древние земляне знали толк в таких запретах, о чем великолепно писал нынешний начальник поисковой службы. Но все-таки в императорском дворце, пред лицом…