Я уставился на дверь в ожидании, что сейчас из-за нее высыплет мафия, чтобы всыпать мне хорошенько. Уже представил себя перекатывающимся с боку на бок по жесткой плитке в то время, как меня пинают слева и справа тяжелыми кирзовыми сапогами. Главное, поскорее принять позу эмбриона, прикрыть голову локтями, – учил опыт потасовок на танцплощадке… Однако вышел один лишь Повар. Этот зверь был покрупнее, нежели Поваренок, и пострашнее. Его пошатывало. Осмотревшись, Повар поманил меня рукой. Неудобно было отказывать. Отпечатав шаг, я приложил руку к пилотке:
– Товарищ сержант! Рядовой Смелков! По приказанию товарища старшины запускаю котлы, а тут какой-то неуравновешенный с кулаками бросается…
– Тс-с‑с! – Повар приложил палец к губам. После чего громко икнул и, покачиваясь, отправился на выход. Перед дверью в страхе вытянулся служивенький, очевидно, охранявший ночной покой мафии от шального офицера. По идее все офицеры должны в своем городке спать давно, кроме дежурного по штабу, но мало ли что… Через некоторое время Повар тихонько пронес свое тело обратно в бытовку, аккуратно закрыв за собой дверь. Милейший человек!
Я подошел к постовому, угостил сигаретой, посочувствовал. На стреме стоять, мол, тяжелее, чем на тумбочке. Каждый норовит докопаться, выходя по нужде: «Смотри!» – дыша перегаром в лицо.
– Часто они так? – кивнул я на бытовку.
– Бухают? Бывает. А то и просто так засиживаются. Угораздило меня в одно расположение со старшиной попасть! Теперь таскает… А ты здорово рыжего приложил! Житья никому не дает.
Наша беседа прервалась из-за появления на пороге бытовки Атаманова со Шляховым. Старшина хлопнул сержанта по плечу, сказал: «Давай!» Шляхов исчез, но вскоре вернулся и, подойдя сперва к Атаманову, двинулся ко мне. В руке у него был какой-то сверток. Старшина что-то буркнул, Шляхов спрятал сверток за спину.
– Запустил котлы? – спросил он меня. – Пойдем со мной, дело есть.
Удивляться я не стал. Как неожиданно попал в варочную, так ее и покинул. Старшину с того момента не видел. С котлами, очевидно, дальше справились без меня.
Сегодня дверь бытовки была распахнута настежь, никаких следов пиршества, естественно, не углядеть. Атаманов сидел за столом, трезв, свеж, глаза смотрят холодно.
– Товарищ старшина! Рядовой Смелков по вашему приказанию прибыл!
– Сядь, – махнул рукой Атаманов. – Это ведь ты котлы запускал?
– Так точно, – подтвердил я. Атаманов все-таки был пьянее, чем казался, той ночью, – подумалось. – Некоторая амнезия имеет место быть. Он же со мной лично ночью разговаривал, как сейчас.
– Слышал уже, что случилось? Не знаю, что там у Шляхова, сердце больное было или что? Врачи разберутся. Все хорошо выпили… День рождения у меня был!
– Поздравляю! – сказал я.
– Спасибо! – криво усмехнулся Атаманов. – Не надо было ему догоняться!.. В общем, так, – принял решение старшина. – Все будем валить на покойника, ему теперь все равно. В шинок, скажем, он сам ходил. Ты не при делах. Понял?
– Так точно, – проговорил я, пораженный его благородством. На губу, и правда, не хотелось.
Из столовой я отправился в штаб, к замполиту. Мы с умом, честью и совестью нашей части были почти друзья. Спортгородок, который с Перепелкиным строили, поначалу смахивал у нас на деревню. В смысле потемкинскую. Опоры турников пришлось вкопать без фундамента. Цемент – не сигарета, его так легко не родишь, не имея возможности покидать часть, а у кладовщика Али Бабы в отсутствие прапорщика снега зимой не выпросишь. Стройматериалы экономил пуще, чем Повар харчи, готовя нам обед. Вот и пришлось врыть столбики просто так. Сроки поджимали, перед присягой ждали проверку. На беду, проверяющему взбрело на ум продемонстрировать свою форму. Спортивную – подполковничий мундир все и так видели. Снял китель, повис на турнике, хотел подтянуться. А дядька здоровый, с виду – больше центнера в нем! Турничок-то наш на сторону и поехал! Командир сделался красен как рак. «Шкуру спущу!» – орал потом. Да только что с нас взять? Мы даже присягу еще не приняли.
«Когда примете, из нарядов у меня не вылезете!» – пообещал нам с Серегой Шляхов. «Можно и не принимать», – не смог сдержать я свой язык. «Ты что, Смелков, долбанулся?» – даже испугался Шляхов. Эта стычка была у нас с ним далеко не первая. «Долбанутым надо быть, чтобы принимать присягу, когда тебе за это всякие ужасы обещают», – сказал я ему. И в этот же день оказался на ковре у замполита.
При виде холеного мужчины в мундире с иголочки первым делом подумалось, что в нашей дыре он надолго не задержится. В Москву, в Москву! В руках подполковник Гарбузов вертел мою анкету.
– Смелков Олег Викторович… Окончил Горьковский политехнический институт… Мать – преподаватель в университете… Отец – журналист…
«Есть еще дядя в главной военной прокуратуре, – мысленно продолжил я. – И отец, на самом деле, не рядовой журналист, а главный редактор горьковского «Рабочего».
– Значит, вы, Олег Викторович, не хотите присягу принимать?
– Что вы, товарищ подполковник! Я такого не говорил.
– Выходит, сержант Шляхов врет?
– Сержант Шляхов меня неправильно понял. Я сказал только, что могу не принимать присягу. Дело это добровольное. Извините, товарищ подполковник, неудачно блеснул эрудицией. Так напугал товарища сержанта…
Гарбузов усмехнулся:
– Знаешь, Смелков, как говорят литераторы? Способность остроумно писать подразумевает наличие чувства юмора у читателя. Если же его нет…
Гарбузов рассказал мне историю бойца, который упорно не желал принимать присягу и в итоге после всех перипетий оказался в сумасшедшем доме.
– Полагаю, это не твой случай? – выразил надежду подполковник Гарбузов.
– Так точно, не мой, – согласился я. Хотелось продолжить: «Это – наш случай».
С тех пор замполит меня запомнил, не упускал случая пообщаться. Видя на тумбочке, например, радовался:
– О! Смелков! Службу несешь? Молодец! Это тебе не «гражданка». Ощущаешь разницу?
– Так точно, товарищ подполковник! Одно дело в театре служить, другое – в церкви и третье – в армии!
Гарбузов улыбался. Не слышал, чтобы кто-то еще так свободно общался с самим замполитом.
На входе в штаб я встретил Суслова и Кисина. Как бывший студент, не мог не спросить их о настроении «преподавателя»:
– Как он?
– Замполит-то? – уточнил Суслик. – Докопался до Кисина, почему Шляхова проморгал, не помог? Может, говорит, специально?.. Плохие отношения были с сержантом?..
Я усмехнулся: какие еще отношения могут быть с сержантом? Непомерная работа, муштра на плацу, издевательства в столовой: «За‑а-кончили прием пищи! Вы‑ы-ходи строиться!» – не успеешь ложку ко рту поднести. Занятия в классе – единственная отдушина. Но и те Шляхов умудрился Кисину испоганить: «Ты что, в уши долбишься?! – орал. – Слушай напев, слушай!»
Ну не дал Кисину бог музыкального слуха! На гражданке он хоккеем увлекался. Слышать финальную сирену – музыкального слуха не требуется, а Гимн Советского Союза подпоет любой, кто взойдет на пьедестал. Только Кисину, судя по всему, это не грозит. Иначе что он делает в «обычной» учебке связи? Должен быть в спортроте какой-нибудь. Такой же хоккеист, как Бочков – боксер!
– Сам он в уши трахнутый! – ворчал Кисин в курилке.
– Он не сказал «трахаешься», он сказал «долбишься», – поправил я его.
– Что, есть разница? – зло спросил Киса.
– Есть, – счел я нужным просветить его и остальных заодно. – «Трахаться» означает совершать половой акт, а «долбиться» значит колоться, вкалывать наркотик.
– В уши?!
– В уши, не в уши, но во всякие этакие места, в том числе – интимные.
– На хрена так сложно?
– Чтобы скрыть, что наркоман. Если тебе по фигу, колись в вены на руках, пожалуйста.
Я заметил, что Серега Перепелкин смотрит на меня заинтересованно. Все прочие тоже притихли.