Недалеко от Бостона, в Массачусетсе, есть глубокая бухта: раскинувшись вдоль побережья от Чарльз-Бей, она, петляя, вдается в материк на несколько миль и заканчивается густо заросшим болотом, даже, скорее, топью. По одну сторону бухты тянется прелестная тенистая роща, другой берег от самой воды круто берет вверх, образуя гребень, на котором высятся несколько очень древних могучих дубов. Согласно легенде, именно там, под сенью этих гигантских деревьев, морской разбойник Кидд зарыл свои сокровища. Темной ночью он тайно на лодке доставил деньги и драгоценности прямо к подножию гребня; с высоты холма хорошо было видно, не следит ли за ним кто-либо; к тому же приметные деревья служили хорошим ориентиром, с помощью которого в будущем он смог бы без труда найти тайное место. Старинные предания еще добавляют, что руководил им сам Князь Тьмы, будто бы обещавший охранять клад. Впрочем, дьявол, как известно, всегда так поступает, когда речь идет о сокровищах, особенно о тех, что нажиты нечестным путем. Как бы там ни было, Кидду не удалось вернуться за своим богатством. Вскоре его арестовали в Бостоне и переправили в Англию, где он был осужден за пиратский промысел и повешен.
Около 1727 года, того самого года, когда в Новой Англии случилось землетрясение, заставившее немало грешников пасть пред Богом на колени в раскаянии, поблизости жил один доходяга, прижимистый малый по имени Том Уокер. Жена была ему под стать. Жадность обоих доходила до того, что они постоянно норовили друг друга надуть. Все, что попадало в руки алчной супруги Тома, немедленно пряталось в ее тайники; бывало, курица едва прокудахчет, как она тут как тут, чтобы завладеть свежеснесенным яйцом. Том неизменно обыскивал дом в поисках ее потаенных запасов, и им случалось довольно часто и горячо спорить о том, что надлежит считать общей собственностью. Том с женой обитали в ветхом домишке на отшибе, вокруг которого витал дух голодной смерти. Рядом росли несколько красных кедров, символизирующих, как известно, бесплодие; из трубы дома никогда не вился дымок; ни один путник не стучался в дверь этого неприглядного жилища. Жалкая кляча, у которой ребра торчали как прутья рашпера, степенно бродила по полянке и пощипывала чахлый мох, надеясь таким образом утолить мучивший ее голод. Время от времени она выглядывала из-за изгороди и жалобно смотрела на прохожих, будто умоляя их увести ее из этого обреченного на голод места.
О доме и его обитателях ходила дурная молва. Жена Тома была на редкость сварливой, вздорной, болтливой, да к тому же тяжела на руку. Во время семейных перебранок ее вопли нередко оглашали окрестности; а по характерным отметинам на лице мужа можно было догадаться, что супружеские ссоры далеко не всегда заканчивались словесной дуэлью. Поэтому никто не осмеливался вмешиваться в их разборки. Одинокий путник, заслышав из дома крики и брань, норовил побыстрее миновать это средоточие раздора и, если еще не успел жениться, благодарил судьбу за то, что она избавила его от прелестей семейной жизни.
Однажды Том Уокер забрел далеко от дома и на обратном пути решил срезать — пройти через болото. Как известно, большая часть так называемых коротких путей ничего хорошего не сулит. Вот и этот путь оказался неудачным. Болото заросло большими угрюмыми соснами и тсугами высотой до девяноста футов, оттого даже в полдень здесь было сумрачно. Лесной полумрак — излюбленное место для сов, которые слетались сюда со всей округи. Почва была неровной, на каждом шагу попадались ямы и трясины, местами покрытые травой и мхом; по беспечности можно было обмануться, угодить в трясину и уже никогда не выбраться из черной вязкой жижи; попадались тут и лужи с темной стоялой водой, населенные головастиками, лягушками и водяными змеями; а догнивавшие в этих лужах полузатопленные стволы сосен и тсуг походили на дремлющих аллигаторов.
Довольно долго Том осторожно блуждал по предательскому лесу, стараясь не угодить в коварные ловушки, перепрыгивал с одной тростниковой кочки на другую (хотя их трудно было назвать надежной опорой посреди глубокой топи) или по-кошачьи плавно двигался вперед по стволам поваленных деревьев, вздрагивая всякий раз от крика выпи либо кряканья дикой утки, взметнувшейся с уединенного озерца. Наконец он добрался до твердой почвы, полуостровом уходившей в самое сердце топи. Этот клочок земли был цитаделью индейцев в период их борьбы против первых колонистов. Они возвели нечто вроде форта и, надеясь на его неприступность, прятали здесь своих жен и детей. Впрочем, от индейского укрепления почти ничего не сохранилось, разве что фрагменты насыпи, которая от времени почти сровнялась с землей и заросла дубами и другими деревьями, резко выделявшимися яркой листвой на темном фоне болотных сосен и тсуг.
Когда Том Уокер добрался до старого форта, уже близились сумерки. Он решил немного передохнуть. Любому другому интуиция подсказала бы не задерживаться в этом глухом, навевающем тоску месте — не случайно о нем ходили недобрые слухи еще со времен войны с индейцами; поговаривали, что здесь было капище, где шаманы творили заклинания и приносили жертвы злым духам.
Но Том Уокер был не из тех, кого можно испугать байками подобного рода. Расположившись на поваленном стволе тсуги, он от нечего делать под кваканье древесной лягушки стал палкой ковырять кучку черной земли у своих ног. Без всяких мыслей взрыхлив очередной пласт почвы, Том почувствовал, что палка уперлась во что-то твердое. Том разгреб изобилующую перегноем землю и… ну и ну! Перед ним лежал расколотый череп с вонзившимся в него томагавком. Судя по ржавчине, роковой удар был нанесен давным-давно. То было мрачное свидетельство кровавой драмы, разыгравшейся между воинами-индейцами в их последней твердыне.
— Хм! — буркнул Том Уокер, пнув череп ногой, чтобы стряхнуть с него налипшую грязь.
— Оставь череп в покое! — раздался чей-то грубый окрик.
Том поднял глаза и с удивлением увидел широкоплечего черного человека, сидевшего напротив на пне. Том был весьма поражен тем, что не заметил и не услыхал, как тот появился; но еще большее изумление охватило его, когда он разглядел, насколько позволяли сумерки, что человек этот не принадлежал ни к негритянской, ни к индейской расе. В грубой наполовину индейской одежде, подпоясанный красным поясом или, вернее, кушаком, издали незнакомец мог бы сойти за индейца, но лицо его не было ни черным, ни медно-красным. Оно казалось смуглым, грязным или вымазанным сажей, как у людей, постоянно работающих у горна. Собранные на затылке черные волосы незнакомца — какие же еще могли быть у такого типа?! — торчали из пучка во все стороны; на плече он держал топор.
Какую-то минуту его сердитые красного цвета глаза внимательно изучали Тома.
— Что ты делаешь на моей земле? — чуть ли не прорычал хриплым голосом черный человек.
— На твоей земле? — переспросил Том с презрительной усмешкой. — Не больше твоей, чем моей; она принадлежит дьякону Пибоди.
— Будь он проклят, этот дьякон Пибоди! — отреагировал незнакомец. — Надеюсь, что так и случится, если он не начнет размышлять о своих прегрешениях и не перестанет искать бревно в глазу ближнего. Взгляни вон туда и поймешь, каковы дела у дьякона Пибоди.
Посмотрев в указанном направлении, Том увидел большое дерево. С виду красивое и здоровое, оно полностью прогнило внутри и было подрублено с одной стороны, так что могло упасть при первом же резком порыве ветра — это не вызывало сомнений. На его коре было вырезано имя дьякона Пибоди — человека в здешних местах влиятельного, в свое время неплохо поживившегося на торговле с доверчивыми индейцами. Оглядевшись вокруг, Том обнаружил, что почти все крупные деревья помечены именами известных состоятельных колонистов и в той или иной степени надрублены. Дерево, которое Том выбрал для отдыха, очевидно, было повалено совсем недавно. На нем красовалось имя Кроуниншильда. Том припомнил надутого гордостью крёза, кичившегося своими деньгами. Ходили слухи, что Кроуниншильд разбогател, занимаясь флибустьерским промыслом.