– Что я тебе скажу, Матюха, борец за правду: будешь делать реализм - будешь жрать хлеб без масла. Бывай.
Хызел запрокинул голову, вливая в бездонную глотку очередную порцию пива. Кадык пару раз судорожно дернулся, и с очередной бутылкой было покончено. Я задумчиво откусил от хот-дога, столь же гадкого на вкус, как и на вид: не иначе его настрогали из помоечных голубей.
Самое обидное, что Хызел был прав. За последнюю неделю у меня не забрали семь портретов из двадцати: непростительный процент, если учесть плату местным рэкетирам и отсутствие постоянной работы. Жизнь уличного "мазилы", создающего для вас шедевр в полчаса, не сахар, а кушать хочется всегда.
А виной всему - мой чертов натурализм. Вон, Хызел из любой обрюзгшей коровы с бисерными глазками Мэрилин Монро делает. Портретного сходства остается так, самая малость, но берут же! К нему в хорошую погоду просто очередь выстраивается: вон, какое брюхо на пиве отрастил. И ведь не "Балтику" пьет - все больше "Гессера" да "Миллера" оригинального, если верить этикеткам, производства. А мне - голубиные хот-доги, потому что на моих портретах старая корова коровой и выглядит.
Настроение испортилось совершенно, да и дожевывать тухловатую сосиску было противно. Отдал остаток обеда дворняге с тоскливыми глазами бомжихи, собрал этюдник и отправился восвояси.
Хызел уже сидел на своем месте. Напротив устроилась на складном стульчике нарядно раздетая брюнетка с коровьим взглядом. Заметив меня, брюхан кивнул на клиентку и подмигнул: дескать, сейчас конфетку буду делать. Будешь, не сомневаюсь. И получишь свои законные 150 деревянных. А у меня за все утро два рисунка, которые я и уношу с собой.
Напротив ресторана под магнитофонную шарманку кувыркалась на байковом одеяле девчонка лет десяти с усталым лицом профессионалки. Я постоял среди зевак минут пятнадцать, отметив, что кульбиты ни разу не повторились, покопался в кармане, уронил в жестянку червонец. Уважаю серьезный труд. Червонец в банке оказался единственным, остальное - медяшки.
Только добравшись до выхода из парка, я побренчал оставшейся в кармане мелочью и с унынием выяснил - десятка была последней. По счастью, оставалась еще "живая" карточка метро, а вот на автобус уже не хватало. Э, ладно, в первый раз, что ли?
Подъезд встретил меня сумраком, долгожданной прохладой и привычной вонью. Я пересчитывал пыльными кроссовками ступеньки, скучно вспоминая, осталось ли в холодильнике хоть что-нибудь съестное. С тех пор, как я позорно вылетел из художественного, вообразив себя уникальным талантом, этот агрегат, кажется, научился самостоятельно глотать мои продукты.
На узком подоконнике, уткнувшись лбом в обшарпанную раму, сидела Катька - моя соседка по этажу. Сидела, видать, уже давно и так тихо, что я заметил ее, только подойдя вплотную. Все ясно - опять несчастная любовь, и очередной несознательный кавалер предпочел нашей страшненькой умнице эффектную стерву. И чего мы такие дураки?
– Катюнь, ключи потеряла? - я постарался придать голосу жизнерадостность.
Она шмыгнула. Ну точно, ревела. Опухшие глаза, и так-то небольшие от природы, сделали ее похожей на брошенного пекинеса.
– Не, - она мотнула мышиной челкой.
– А чего домой не идешь?
– Так... пусто... - блекло-серые глаза сердито уперлись в меня, обвиняя в грехах всей мужской половины населения. Потом она вздохнула и констатировала:
– А ты опять голодный и без денег. Пошли, пельменями накормлю?
Я согласился без малейшего укора совести. Наш старый негласный договор: она меня кормит, я чиню в ее крохотной запущенной квартирке всякие мелочи. Да и в самом деле, зачем ей в таких расстроенных чувствах одной дома сидеть.
И почему, спрашивается, между нами так и не возникло даже подобия романа? Впрочем, здесь как раз все ясно: я тоже предпочитаю эффектных стерв. А Катерина не так глупа, чтобы напрашиваться.
В кухне резко пахло химией. Я чихнул, входя, а Катька пояснила:
– С муравьями сражаюсь - замучили, заразы. Даже сахар приходится в холодильнике держать.
Я наблюдал за ее худыми руками, деловито раскладывающими пельмени по закопченой шкворчащей сковородке: вареные Катерина не признавала принципиально. Упоительный аромат жарящегося теста почти перебил запах муравьиной отравы. Я прислонился затылком к шершавой стене и подумал: а чего я, собственно, выпендриваюсь со своим реализмом? Искусство искусством, но ведь и жить как-то надо, правда? Да и вообще, на уличных портретах не принято ставить подписи.
Под уютное шипение чайника я решил - надо попробовать. Хотя бы вот на Катьке. Тем более, что у нее, кажется, скоро день рождения.
– Слышь, Катерин, - она настороженно обернулась, следы от слез на бледной щеке. - А давай я тебя нарисую.
В маленькой комнатке было темновато: перед окном нахально развесилась корявая яблоня. Не самая лучшая мастерская, ну да и я не Шилов, в конце-то концов. Катерина застыла на неудобном стуле скованной мумией. Как будто я ее не рисовать, а соблазнять собираюсь, ей-богу.
Да-а, природа явно поскупилась, отпуская девчонке привлекательности. Серые прямые волосы обрамляют невыразительное лицо с блеклыми глазами. Маленький курносый носик сам по себе неплох, да и линия губ изящная. Ресницы... оказывается, имеются, а я и не замечал, только тоже бесцветные какие-то. Все, вроде, при ней, а складывается в пустое место.
Стервозинки ей не хватает, вот что. Яркости и самоуверенности. А вот мы сейчас и поможем природе. Чуть глубже тон волос, чуть ярче губы, живинку в глаза. А, чего мелочиться, пусть сверкают ярче, не жалко. Кожу не таким зеленоватым оттенком запертого в четырех стенах бумажного работника. Живости ей, живости!
Я расслабился. Цвет ложился на лицо легко, детали прорисовывались будто сами собой. Даже захотелось чуток развлечь замороженную "модель".
– Катюнь, а ты где работаешь?
– Я программист.
Опа, вот это да! Я изумленно выглянул из-за мольберта. Нет, видно, конечно, что она не пустышка-продавщица, но программистка...
– У тебя же компьютера нету.
– На кой он мне дома? - Катька даже улыбнулась слегка. - Мне его и на работе хватает.
Ее немного отпустило. Даже показалось, что живинка с портрета перетекла в глаза оригинала, стирая всегдашнюю настороженность. Я проложил мягкую тень на висок.
– И телевизора у тебя нет.
"Чем же ты занимаешься по вечерам?" - не договорил я, представляя ее в темной пустой квартирке, похожей на гроб. Но она, кажется, поняла, потому что очень серьезно ответила:
– Я читаю. И перечитываю.
Привстав, она отворила дверцу обшарпанного шкафа. Хм, интересная подборочка. На полках Гоголь и Агата Кристи соседствовали с модным нынче Акуниным и неизвестным мне Перумовым. Тут же умостились Сартр и Оруэлл, какие-то Фрай и Кард, еще целая куча пестрых книг в глянцевых обложках. Вот черт, живешь так годами рядом с человеком и ничегошеньки о нем не знаешь. Хотя и ни к чему, вроде.
Я окинул взглядом получившееся "произведение". А что, даже здорово. Полное сходство с оригиналом, и в то же время какая красавица у меня получилась! Пожалуй, на такую я оглянулся бы на улице. И не один я.
Катерина даже прижала ладонь ко рту, словно зажимая крик. Она почему-то казалась не довольной, а растерянной, даже испуганной.
– Лешка-а... Как красиво...
Я был горд. Могу ведь!
Успех следовало закрепить, и дома я устроился перед большим зеркалом. Автопортрет - вещь в нашем деле бесполезная, денег и славы за него не получить, но не Зинку-алкашку же рисовать. Итак, что вам не нравится в собственной физиономии, сэр? Я бы, пожалуй, добавил чуточку цинизма в глаза. И эдакого самоуверенного лоска, как у знаменитостей на журнальных снимках. А кривой нос - подумаешь, это даже интересно в подобающем ракурсе.