На лице Перовой отобразилось недоумение. Это что, розыгрыш?
— Понимаю, что это звучит немножко смешно, — продолжила Алла Петровна. — Но что поделать, другого слова никто еще не придумал. Мне нравится, когда мужчины приходят ко мне бледненькие от свалившихся на их плечи забот, а уходят со светящимися от счастья лицами. Я чувствую профессиональное удовлетворение.
— У вас что, и тарифная сетка имеется? — съязвила Светлана.
— Постоянного тарифа у меня нет. Мужчины дарят мне подарки. Этого достаточно.
Боровская ответила спокойно и с достоинством, словно не заметила ернического тона Светланы.
— Значит, с генералом Мамотюком вас связывали чисто профессиональные отношения?
— Отчего же? Я ведь вам уже сказала — мы с Рэмом были друзьями. Мне нравилось, когда он приходил в гости. Я встречала его как старого друга. И он был абсолютно адекватен.
— В каком смысле?
— Рэм очень любил свою семью. Семья была для него всем. А я… — Алла Петровна пожала плечами. — Со мной он просто проводил время. Вот и все.
— Так же как Славский и Рогов, — задумчиво проговорила Светлана. Она быстро посмотрела на Боровскую, ожидая увидеть на ее лице хотя бы тень смущения, однако Алла Петровна была абсолютно спокойна. На ее губах по-прежнему играла задумчивая полуулыбка.
— Рэм был самым адекватным из них. Ему бы и в голову не взбрело свататься ко мне, как это сделал Рогов.
— А Славский? — спросила Светлана.
— Пьер очень мил, — ответила Боровская.
Светлана помолчала, ожидая, не последует ли за этой фразой какого-нибудь продолжения. Однако продолжения не последовало, и тогда она спросила:
— Славский мог ревновать вас к Мамотюку?
Боровская посмотрела на Светлану так, словно не понимает, о чем та говорит.
— Ревновать? — удивленно повторила она. Затем плавно качнула головой: — Нет, что вы. Хотя… — Она дернула плечом. — Мужская душа — потемки. У мужчин тяжелая доля: изображать на лице хладнокровие, когда в душе у тебя дерутся тигры. Пьер очень горячий мужчина, он ведь по матери армянин. Возможно, ему не нравилось, что Рэм ходит ко мне. Ну так и что с того? Ведь не убил же он его из-за этого, в самом деле. Или… — Ресницы Аллы Петровны испуганно дрогнули. — Или убил? — тихо выдохнула она. — Постойте, Светочка, вы что, в самом деле думаете, что Пьер…
— Ничего я не думаю, — сердито сказала Светлана. — Меня интересуют только факты. Что Славский говорил о Мамотюке?
— Даже не знаю. Иногда в его речи проскальзывало что-то… этакое. Впрочем, я могу и ошибаться.
— Он высказывал какие-нибудь угрозы в адрес Мамотюка?
— Что вы! Как можно? Они ведь лучшие друзья!
— Но вы ведь сами сказали, что Славский ревновал вас к Мамотюку.
— Так ведь это совсем другое. Это… это как бы спортивная ревность. Мужчины же постоянно соперничают друг с другом. Например, когда Рэм подарил мне колечко с бриллиантом, Пьер преподнес мне кулон.
— А что Славский преподнес вам после того, как Мамотюк подарил вам машину?
Боровская вздохнула:
— Увы, он не успел сделать ответный ход. Когда я узнала о смерти Рэма, я проплакала весь вечер. Вы знаете, Светочка, возможно, причиной его смерти и стали шашни:.. Я даже уверена, что это так. Но меня сюда, пожалуйста, не впутывайте. Я говорю это вам не потому, что боюсь разоблачения, — о нет! Просто вы зря потеряете время, занимаясь моей скромной персоной.
Я не требую от мужчин многого и люблю их ровно до тех пор, пока они приходят ко мне в гости. Кстати, вне этих стен мы просто друзья. Так что никаких мотивов для убийства Рэма у меня просто не могло быть. С финансами у меня полный порядок. А что касается ревности — это чувство мне абсолютно не зна…
Переливчатая трель не дала ей закончить фразу.
— Ой! — всплеснула руками Боровская. — У меня ведь сейчас встреча! Боже мой, я такая забывчивая! — Она сделала жалобное лицо и мягко проговорила: — Светочка, мы не могли бы перенести нашу беседу на более удобное время? Мне кажется, я подробно обо всем вам рассказала. Но если у вас есть еще вопросы, я готова…
В дверь вновь позвонили, на этот раз еще настойчивее.
Алла Петровна выскользнула из кресла. Светлана поднялась следом за ней. Они вышли в прихожую.
— Кто там? — проворковала Боровская у двери.
— Это я, зая, — ответил мужской голос, — твой котик.
Светлана фыркнула и сунула ноги в туфельки. У нее не было никакого желания задерживаться здесь дальше.
— Уже открываю! — ласково сказала Боровская и повернула ручку замка.
Когда дверь открылась, Светлана готова была идти. Выходя из квартиры, она нос к носу столкнулась с Петром Ивановичем Славским.
— Э-э… Здравствуйте… — промямлил тот, заливаясь краской смущения. — Никак не ожидал вас здесь…
— Здравствуйте, — не дала ему развить эту тему Светлана. — И до свидания. Желаю хорошо развлечься!
Она проскользнула мимо Славского и зацокала каблучками вниз по ступенькам.
На улицу Перова вышла в глубокой задумчивости. Она даже остановилась посреди двора от мысли, которая неожиданно пришла ей в голову, однако сосредоточиться не удалось. В сумочке зазвонил мобильник.
— Алло, Светлана! — услышала она в трубке взволнованный голос Турецкого.
— Да, Александр Борисович.
— Ты сейчас занята?
— Да нет.
— Тогда слушай меня внимательно…
10
Модельер Вадим Федорович Лисин (для друзей просто Вадик) был человеком известным, модным и, следовательно, вполне состоятельным. По паспорту Вадику было тридцать девять лет, но в душе он чувствовал себя от силы лет на двадцать пять. Он и внешне выглядел намного моложе своего паспортного возраста — высокий, худощавый, рыжий, с острым носиком и блестящими зелеными глазами. Одевался Вадик Лисин изысканно и дорого, однако небрежно, как подобает настоящему художнику. Само собой, небрежность эта была нарочитой и тщательно продуманной — он, несмотря на внешность и повадки вертопраха, никогда и ничего не делал просто так.
До того как стать модным московским модельером, Вадик Лисин в полном смысле слова прошел все круги ада. Долгое время он был на подхвате у своего старшего товарища, затем основал свою маленькую фирму, однако бизнес не пошел — и фирму пришлось ликвидировать. Все было против Вадика Лисина, однако, будучи оптимистом, Вадик не опустил руки. Он вновь взялся за работу.
Со временем дела у Лисина наладились. Это произошло после одного маленького инцидента, который оказался для него судьбоносным. А дело было так. Вадик возвращался с работы домой. Вечер был теплый, поэтому он решил не пользоваться услугами общественного транспорта (другой вид транспорта был Лисину пока что не по карману) и пройтись до дома пешком. Небо было чистым, ветерок теплым, в кронах деревьев чирикали птицы — короче говоря, ничто не предвещало беды. Лисин шел по асфальтовой дорожке через небольшой сквер, вдыхая полной грудью теплый летний воздух — вместе с дымком сигареты, которую он держал в своих изящных пальцах. Как вдруг раздался чей-то вскрик. Вскрик этот совершенно не гармонировал с идиллической атмосферой вечера, и Вадик остановился от неожиданности как вкопанный. Вскрик повторился, на этот раз он прозвучал более сдавленно и быстро оборвался, словно кто-то плотно прикрыл кричащему рот.
Кто-то попал в беду — сомнений не было. Последующие секунды были для Лисина самыми мучительными в жизни. Вадик судорожно соображал, что же ему теперь делать? Бежать на крик? Но помилуйте — там ведь может подстерегать опасность! Да что там «может», наверняка подстерегает! Там кого-то грабят, бьют, а может, даже убивают!
Сделать вид, что ничего не произошло и пойти своей дорогой? Но это просто гадко! Это значит проявить трусость. А потом что? Всю жизнь чувствовать угрызения совести из-за этого случая?. Вадик никогда не был храбрецом, да и благородством особым не отличался, и все же он — по возможности, конечно, — всегда стремился согласовывать свои поступки с пионерско-комсомольским кодексом поведения, который ему некогда вдолбили в голову. Итак, Вадик Лисин оказался перед нелегким выбором.