— Именно это я и говорю, но говорю это не во всеуслышание.
Гарольд Ши начинал чувствовать, что прошедший день был действительно трудным. Он поудобнее расположился на своем ложе, поражаясь, насколько мягче и ровнее стала земля.
— Вы помните, как он выпытывал у меня, что мы собираемся делать в этом мире. И все же я не думаю, что Дон Кихот придет в восторг, представив себя в той же роли, что и его злейший враг Фрестон, — добавил он.
— С вашей теорией не все так гладко, Гарольд, — хмыкнул Чалмерс.
В ответ на эту реплику Ши лишь зевнул.
— Что вы говорите? — притворно удивившись, спросил он. — И что же в ней не так?
Голос Чалмерса звучал в ушах Ши монотонно и педантично, но как будто издалека.
— Злобные волшебники, — говорил он, — конечно же, не используют имя Бога в обетах, произносимых при составлении заклинаний. А это чревато неожиданными и неприятными последствиями. И Маламброзо, будь он здесь, не преминул бы прибегнуть к силам черной магии, действующим в этом мире. Я совершенно уверен в том, что нам необходимо определить, как влияют галлюцинации Дон Кихота на действенность магии. Очевидно также и то, что, избавив его от галлюцинаций, мы сможем изменить законы магии и таким образом лишить Маламброзо силы, а кроме того…
Однако Ши так и не довелось в этот раз дослушать до конца научные рассуждения Чалмерса. С легким храпом, свойственным людям умственного труда, он, уже пребывая в состоянии сна, перевернулся на спину.
«В обычаях рыцарей было вставать рано и сразу же начинать заниматься делами», печально отметил про себя Ши. Он лежал на своей походной постели, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг.
Еще только светало, но Дон Кихот уже накормил и теперь расчесывал Росинанта. Чалмерс, стоя рядом с рыцарем, подавал ему и принимал обратно различные предметы и при этом все время что-то говорил убеждающим тоном. Санчо Панса продолжал храпеть, не обращая никакого внимания на то, что его господин уже вовсю занят делами.
Ши сделал попытку снова заснуть, но понял, что это ему не удастся. Земля, на которой он лежал, еще больше затвердела за прошедшую ночь. Он с беспокойством подумал о том, осталось ли что-нибудь от запаса зубной пасты, взятого ими в дорогу. Это, конечно, мелочь, однако после того, как накануне за ужином было выпито столько вина, невозможность найти в этом мире хоть каплю зубной пасты могла испортить настроение на весь наступающий день.
Он закрыл глаза и, притворившись спящим, пролежал так до тех пор, пока не почувствовал, что камни, на которых он лежал, пустили корни и начали расти. Тогда он с тяжелым вздохом приподнялся и огляделся вокруг, стараясь определить, что будет на завтрак.
Первое, что он увидел, были Чалмерс и Дон Кихот, ожесточенно спорившие друг с другом.
Чалмерс со скрещенными на груди руками смотрел на рыцаря.
— Сэр, ваше имя не Дон Кихот. Вас зовут сеньор Кихана, а возможно, сеньор Кесада — источники, предоставившие мне эту информацию, не сочли нужным выяснить, как точно произносится ваше имя. А к тому же вы еще и не рыцарь. Вы происходите из состоятельной семьи сельских жителей и страдаете галлюцинациями.
— Ваша милость, но ведь это не я настаиваю на том, что мой шлем — всего лишь тазик для бритья, когда люди принимают его — ни больше ни меньше за заколдованный шлем Мамбрина, который достался мне в качестве трофея после честного поединка с другим рыцарем. — Дон Кихот опустил на землю последнее обихоженное копыто Росинанта и выпрямился, нависая над дородным психологом. — И не я, рассматривая своего коня, вижу колченогого, неустойчивого, жидкохвостого одра. А разве я внушаю своему собственному слуге, что великаны, с которыми я сражался вчера, были ветряными мельницами и никогда не были не чем иным, а лишь ветряными мельницами? — Он обтер скребницу и нож для правки копыт о переметную суму и в сердцах запихал в нее слегка дрожавшими руками оба инструмента. — Сеньор Чалмерс, прежде чем начинать исследование галлюцинаций, загляните в себя.
Чалмерс не нашел ничего лучшего, как пробормотать:
— Ни один сумасшедший еще не признал себя таковым.
Дон Кихот величественно кивнул головой.
— На этом, ваша милость, мы и закончим. А теперь прошу великодушно меня простить. Я должен совершить утреннюю молитву и просить Господа помочь в поисках вашей дамы. — Обойдя Чалмерса, он пошел к краю поляны, которую путешественники выбрали для привала. Там он остановился, вынул из ножен шпагу, положил ее на землю, опустился рядом с ней на колени и застыл в этой позе.
— В данный момент его случай имеет более сильную симптоматику, чем ваш, — сказал Ши, приблизившись к Чалмерсу сзади.
Эти слова подействовали на Чалмерса подобно выстрелу в упор.
— Я попросил бы вас воздержаться от шуток, особенно в такие моменты. — Старший психолог нервно проводил руками по бокам, стараясь засунуть их в несуществующие карманы, и в конце концов крестообразно сложил их на груди. — Почему бы вам не поговорить с ним, Гарольд? Опишите ему то, что реально существует вокруг, но не разрушайте его иллюзий.
— Ах… — с улыбкой протянул Ши. — Благодарю за совет, но только не сейчас. — Он указал пальцем на коленопреклоненного рыцаря и добавил: — По правде говоря, мне бы не хотелось говорить ему, что он — не рыцарь, когда его шпага обнажена. И к тому же, кто поручится за то, что вчерашние великаны так и останутся навсегда ветряными мельницами… — Он посмотрел на своего коллегу и вздохнул. — А ведь дрались-то они совсем не как ветряные мельницы.
Как только взошло солнце, Ши, к своему великому сожалению, понял, что погода наступившего дня будет повторением вчерашней. Однако когда оба испанца в сопровождении двух спутников в странном одеянии проходили через небольшую деревушку, окружающий пейзаж сделался несколько более интересным: после нудного и безмолвного однообразия дороги деревня порадовала путников доносившимся отовсюду куриным кудахтаньем, криками сновавших вокруг чумазых босоногих мальчишек, обветшалыми домами с побеленными стенами и крышами из красной, местами прохудившейся черепицы. В воздухе висела пыль, пахло навозом, откуда-то тянуло плохо ухоженным нужником. Но люди — мужчины в черных рубашках и широкополых шляпах и женщины, с широкими бедрами, в окружении многочисленных детей — были совсем не те, которых ожидал увидеть здесь Гарольд Ши. Как только рыцарь показался на деревенской улице, жители повыскакивали из домов с криками: «Дон Кихот! Сеньор рыцарь!» Они стояли рядами вдоль улицы, встречая одетого в доспехи рыцаря широкими радостными улыбками и, подталкивая друг друга локтями, говорили: «Взгляни-ка, Роза, а ведь и вправду на всем свете не сыскать более красивого рыцаря?!» Или: «А что, Мигель, ты согласен, что нам и вправду несказанно повезло, что нашим защитником является именно Дон Кихот?» И мужчины и женщины наперебой предлагали рыцарю и его оруженосцу еду и разные подарки, а когда Дон Кихот и Санчо Панса уже были не в силах принять от них что-либо, крестьяне начали совать свои дары Чалмерсу и Ши.
Гарольд стал обладателем огромного каравая теплого, только что вынутого из печи хлеба и живого цыпленка со связанными ножками, который подозрительно рассматривал Ши и на своем курином языке безостановочно осыпал его бранью. Чалмерса нагрузили громадным куском копченого окорока, несколькими гроздьями винограда и корзиной, которая, как оказалось, была доверху наполнена свежими лепешками.
— В действительности это совсем не то, что кажется сначала, — сказал Чалмерс, как только они миновали деревню. — В действительности крестьяне потешаются над Дон Кихотом, относясь к нему с насмешкой и презрением. Подозреваю, что еда, которую они нам пихали, вообще несъедобна. Не сомневаюсь, что это просто объедки, оставшиеся от свиней. — Лицо его стало еще мрачнее. — А может, и кое-что похуже.
— А по мне так еда нормальная и пахнет вкусно, — ответил Ши, любуясь подаренным караваем хлеба, все еще горячим и ароматным, с плотной золотистой корочкой, сохранившей вмятины от пшеничного снопа, на котором хлеб остывал. Однако к цыпленку он испытывал совсем другие, отнюдь не добрые чувства.