Отчасти – но только отчасти – Шавхелишвили сам выдавал желаемое за действительное.
На лестничной площадке, над которой находился чердачный люк с раскладывающейся лесенкой, полковник остановился и оглядел коридор в оба конца. Машинально посчитал своих бойцов, выстроившихся в узком пространстве. Он повернул направо и на секунду остановился напротив широкой двери. Если бы она открывалась наружу, то не смогла бы открыться на всю ширину – слишком узок был коридор. Странная планировка дома, еще раз отметил Шавхелишвили.
Он вошел в спальню министра, которая начиналась буквально с вешалки: это простенькая прихожая, будто перенесенная сюда из гостиницы. Все так, как было на плане и прилагающихся к нему снимках; на них не было живых людей, а так все соответствовало тому, что имело место на самом деле. Министра подняли с постели – об этом говорила кровать со смятой подушкой и отброшенным одеялом. Он спал в спортивных штанах. Ему бы не дали прикрыться, даже если бы он был голым. Спортивные штаны и голый торс. Глаза Шавхелишвили пробежали по груди министра обороны, растительность на которой хоть и была бурной, но седой. Старческой – дал определение полковник, обходя стоящего на коленях командующего вооруженными силами. Тот дышал тяжело, как будто его вытащили из петли, в которой он задыхался не меньше минуты. Он знал, что это конец, и принял это как данность. Надежда умерла раньше, чем он, оставив его в качестве вдовца.
«Мы молчим, мы молчим, мы молчим, мы спешим... Мы вместе с птицами в небо уносимся...»
Шавхелишвили мысленно выругался. К нему прилипла еще одна песня из «Берегите женщин». Говорят, самый надежный способ избавиться от навязчивой мелодии – это насвистеть или напеть ее. Что он и сделал, стоя за спиной министра. Сделал «капитально»: «Мы молчим» – он насвистел, а «Мы вместе с птицами в небо уносимся» – напел.
Он подошел к окну и распахнул шторы. В комнате горело только бра в виде пары зеленоватых свечей, что было странно, да просачивался свет из прихожей. Но даже на этом фоне высоченный полковник в штурмовом одеянии смотрелся эффектно. Не запахивая обратно шторы, он поднес ко рту рацию и отдал короткий приказ:
– Давайте его сюда.
Снова никаких имен в эфире.
«Надежда воскресла» – пронеслось в голове Шерхана. Вернее, приоткрыла глаза, развалившись на смертном одре. Министр обороны прохрипел, глядя прямо перед собой:
– Дайте мне пистолет. Вы тоже военный... Джемал, я прошу вас...
– Вы получите пулю, – пообещал полковник, кривя душой: чего-чего, а смерти от пули министру не видать. – Всему свое время.
Что бы сделал он на месте главнокомандующего российской армией, который отдал приказ на вторжение на территорию суверенного государства? Он бы пошел дальше. Российская военная машина поначалу в лице одной из тактических групп 58-й армии, превратившись в раскаленный нож, прорвалась в базовый лагерь российских миротворцев в Цхинвале, а к ней подтянулся спецназ. Так началась операция «по принуждению агрессора к миру». Русские начали штурм позиций грузинской армии, что в селе Тамарашени на севере Цхинвала. Это село входило в четверку населенных пунктов северного грузинского анклава, через них же проходит Транскавказская магистраль, блокированная грузинскими военными. Потом части и подразделения 58-й армии совершили марш «в тяжелых горных условиях под обстрелом грузинской артиллерии... В район боевых действий были переброшены артиллерийские, мотострелковые и разведывательные подразделения... Штурмовая и армейская авиация сосредоточена на ближайших российских аэродромах в зоне конфликта».
Человек, который стоял перед Шавхелишвили на коленях, в то время сделал жесткое заявление: «Если российские войска приблизятся к границе Южной Осетии, мы объявим России войну». Он же позорно заткнулся, когда российские танки и авиация перешли границу с Грузией, и огненная волна эта докатилась до Гори; до столицы было рукой подать. Так вот, если идти дальше и сравнивать диспетчерский пункт столичного аэродрома с Белым домом «51-го полигона», то жизнь президента и его ближайшего окружения висела на волоске. Что, воля или слабость российского главкома не позволили ему перерезать этот волосок? Какая разница: отвечать перед сумасшедшей Европой за вторжение до Гори или Тбилиси? За гибель трех тысяч грузинских военнослужащих или пяти?
Недоделали...
Полковник Шавхелишвили пошел бы дальше. Он бы катком прокатился по белокаменным палатам Кремля и проник в «Кремлевские тайны». Эта «недоделанность», перенесенная с одной стороны на другую, как с больной головы на здоровую, долго не давала Шавхелишвили покоя. В лице русских он видел кровного врага и, ставя себя на его место, топтал ногами кремлевскую резиденцию верховного главнокомандующего...
Что для тебя Грузия? Нет, что для тебя Независимая Грузия? Историческая? Да. Она без Абхазии и Южной Осетии, как пирог с вырезанными кусками. Посмотрите на карту. Что такое Сербия без Косово? Такой же пирог с безобразным надкусом. За Южную Осетию и Абхазию нужно бороться, как за руку или ногу, подлежащие ампутации. Хирург поставил неверный диагноз.
* * *
Сегодня полковник Шавхелишвили снова примерил портативное дыхательное устройство, аббревиатуру которого он, сам того не замечая, назвал ДПУ. Ошибку замечали его подчиненные, но обсудили раз или два, просклоняв как «Дорожно-патрульное управление» и «Дай полковнику ума». Это был тот же тип противогаза, способный защитить от боевого отравляющего вещества, к которому Джемал Шавхелишвили отнес и «начинку» от советского снаряда ствольной артиллерии: это четыреста сорок граммов зарина. Его вчера доставили в Гори из Ахалкалаки, где на протяжении многих лет на российской военной базе хранилось несколько десятков таких снарядов, и факт хранения был официально задокументирован в 1993 году. Специалисты из радиационно-химической лаборатории госбезопасности освободили химическую составляющую и поместили ее в баллон, используя для этого инертный газ.
Толстостенный баллон с шаровым краном весил чуть больше четырех килограммов. Его содержимое могло убить все, что дышало легкими и имело кожный покров, в закрытом помещении размером со спортзал. Загородный дом министра обороны был не меньше.
...Он оставил министра на попечение своих подчиненных и неторопливой походкой направился к группе людей, которая даже полковнику показалась жалкой. Он не хотел знать, что творится у них на душе. Отозвав в сторонку Давида Кочари, он без обиняков спросил:
– Кого из твоих людей ты отдаешь на откуп?
Для Кочари прозвучало: на алтарь. Он не мог выбрать, ткнув пальцем в одного, другого офицера. С каждым из них его связывали не только служебные отношения. Как не мог он указать на себя. Ему было страшно делать выбор. Он отдавал себе отчет в том, что Джемал Шавхелишвили добивает его морально и ждет от него одной, только до некоторой степени стандартной, фразы: «Выбор за вами». Он покачал головой, вкладывая в этот жест очень многое, включая собственное унижение и покорность. Он, выбирая между жизнью и смертью, выбрал жизнь.
Джемал ответил ему схожим жестом, а вслух сказал:
– Уходите.
Эти слова он адресовал офицерам, которые уже не могли выступить в защиту своего шефа. И тише, чтобы услышал только их начальник:
– А ты задержись.
– Да, – ответил Кочари. На слух – грузинская фамилия. На самом деле «кочари» – тюркское слово и переводится как кочевник. Насколько знал сам Давид, тюрков в его роду не было.
Он подошел к своим подопечным. Ему не нужно было играть роль. Он был бледен, часто облизывал пересохшие губы; его глаза подернула мертвенная дымка.
Он сказал офицерам: «Уходим», а глаза его, которыми он указал наверх, говорили: «Издец ему». Он даже на миг забыл, что «издец всем», что первыми, как и положено, головы сложат телохранители министра обороны.
– Уходим... ребятки, – с запинкой, как будто заикнулся, поторопил Кочари.
– Они выходят, – бросал в рацию Шавхелишвили, неспешно поднимаясь по лестнице. – Встречайте их. Где Телешевский?