Находка - Грин Александр Степанович

Александр Грин

I

Тюльпанов присел к столу, жадно ощупывая глазами большой деревянный ящик, полный сырой, грязно-белой земли.

Управляющий тоже сел. Лицо его сияло почтительно и воодушевленно, как у даровитого повара, толкующего барину о прелестях пикантного соуса.

Прошла секунда молчания. Тюльпанов нервно мял пальцами жирные, мягкие, как мазь, комки глины. Он сомневался, брови его хмурились от внутреннего напряжения; факт еще не овладел им настолько, чтобы он мог громко и бурно выразить свою радость. Между ящиком с глиной и богатством лежала пропасть.

— Так вы думаете? — боязливо спросил Тюльпанов, и полное, привычно насмешливое лицо его обратилось в вопросительный знак. — Смешно ведь, а? Земля какая-то… А впрочем… Да-а!

— Несомненно, — авторитетно произнес управляющий, — воочию перед вами убедительнейший аргумент.

— Фаянс! — задумчиво произнес Тюльпанов. — И много?

— Гибель!

— Так что же?! — с маленьким нетерпением заговорил Тюльпанов. — Это ведь… нужно подумать!

— А то как же?! — радостно закричал управляющий, и его крохотный пунцовый рот брызнул слюной. — Конечно, подумать!.. Хотя думать вам что же особенного? Деньги нужны.

— Деньги! — сомнительно протянул Тюльпанов. — Вот то и скверно, что для денег всегда деньги нужны.

Оживление его погасло.

Почти враждебно, но еще любопытными глазами смотрел он на неприглядную глину, вокруг которой суетились туманные представления о фабриках, машинах и снежно-белой посуде. Все это казалось хлопотливым, громоздким и выдуманным. Управляющий все время вертелся как на иголках. Последние слова Тюльпанова пришпорили его хлопотливую, увлекающуюся натуру.

— Позвольте, что же вы хотите еще? — волнуясь, спросил он. — Я знаю ведь, в общем, ваше теперешнее состояние; ну — денег нет, ну — заложено. А третью закладную нельзя? А долгосрочная аренда — фунт изюма? А занять — свет клином сошелся? Да не будьте вы этой глиной, милостивый государь! Вам, как говорится в известных кругах общества, пофартило! Пользуйтесь!

Тюльпанов достал из перламутрового ящика гаванскую сигару и стал ее закуривать. Пальцы его слегка вздрагивали.

— С одной стороны, — нерешительно начал он, — я разделяю ваш энтузиазм и согласен, что… Но масса вопросов: деньги, кредит, рабочие руки, машины… а?

— Акции, — коротко бросил управляющий. — Акции!

Тюльпанов встал.

— Я поеду.

Управляющий взял шляпу.

— Но, — он поднялся на цыпочки, помахивая указательным пальцем, — у вас сотни тысяч, прошу помнить. — И в тот же момент лицо его просияло благодушным деловым выражением. Он церемонно поклонился и вышел.

Прикинув мысленно необходимую сумму, Тюльпанов рассеянно усмехнулся и тотчас стал думать о других, более неотложных делах. Дочь Лидия требовала из Петербурга денег. Ее изящные письма курсистки хорошего тона говорили об этом между строк, вскользь, сдержанно и настойчиво. Платить рабочим, платить за стекла для парников, выбитых прошлогодним градом. И масса мелких расходов — ремонт белья, конюшни, выписка грушевых дичков, семян, весенний костюм младшей дочери — все это свертывалось в один плотный пакет векселей и счетов.

II

На веранде, в тени весенней листвы, младшая дочь Тюльпанова, Зоя, рассказывала штабс-капитану:

— У меня бывают дни скверного, прескверного настроения… Знаете — душа как будто закутана паутиной, с черным мохнатым пауком внутри, и боишься двигаться, боишься обратить на себя внимание этого черного паука… Делаешься слабенькой-слабенькой!

— Хо-хо! — сказал, делая смеющееся лицо, штабс-капитан. — Это, как говорится у нас, плюм-похондрия!

— Плюм! — мило удивляясь, сказала Зоя. — Почему же плюм?

— Случайность. Был у нас, в шестой роте Плюм, поручик Плюм — он того… застрелился. Ну, так он страшно скучал перед смертью, а застрелился от несчастной любви. Не выдержал.

— Не выдержал, — тихо повторила Зоя, роняя руки вдоль тела и устремляя взгляд в предвечную глубину сада. — Не выдержал! Это была молодая, чистая, тоскующая душа… его не поняли.

— Да вы думаете что? — воскликнул штабс-капитан. — Любви не выдержал? Ничего такого, уверяю вас, не было. Просто поддразнивали его, в пьяном виде угораздило его как-то сказать: «А я застрелюсь». Ну вот и пошло… Скучно, знаете. Кто ни увидит: «Плюм, а стреляться?» Он потом привык даже так, что обижаться перестал. Но все-таки застрелился.

Зоя промолчала; разговор принимал нежелательное для нее направление. Офицер нравился ей, хотелось полунамеков, раздражающей игры, туманных недосказанностей, лишенных всякого смысла и полных столь приятного для женщин нервного напряжения.

— Ах, тоска, тоска! — вздохнула она, облокачиваясь на перила веранды перед самым лицом Зуева. — И нервы шалят… Ночи такие душные.

«Замуж хочется, — машинально подумал Зуев, рассматривая крепкую фигуру девушки. — Да она совсем ничего… Разорены… Свяжись… жалованье…» — мелькнуло у него в голове, мешаясь с мыслями игривого свойства, далекими от меркантильных расчетов.

«А ну, — решил он, приготовляясь заговорить. — Не стоит!»

— Михаил Ильич, — сказала девушка, — хотели бы вы быть рыцарем?

— Рыцарем? — Зуев перекосил брови и сморщился. — Конечно… хотя этот род вооружения устарел. А что?

— Я люблю все мужественное, храброе, выносливое… В вашем лице есть что-то индийское… И мне кажется, что вы совсем иной, чем… кажетесь.

— Хо-хо! — сказал Зуев. — Да ничего такого особенного. Впрочем, в душе каждого человека… Я гимназистом стихи писал, — неожиданно закончил он и густо побагровел.

— Ну да, — сосредоточенно произнесла Зоя, внимательно рассматривая переносицу штабс-капитана. — И вы прочтете мне эти стихи, да?

— Н-нет! — с усилием крякнул Зуев, смутно чувствуя приближающуюся опасность. — Забыл, представьте… да и что там — чепуха, фигли-мигли…

— Ну вот… какой вы, — сказала, помолчав, девушка. — Кажется, могли бы… для меня… — прибавила она с легким подчеркиванием. — Нет? Ну, не надо. Я вам этого не прощу.

Зуев брякнул шашкой и рассмеялся, блестя зубами.

— Повесите? — подмигивая, спросил он.

— Хуже…

— Хуже?

— Да. Вы пойдете со мной гулять. Пойдемте к роще. Там папа… Да вы ведь еще не знаете…

— Ничего не знаю, — покорно ответил Зуев.

— У нас нашли эту — ну, белая глина, фаянс… и, кажется, хотят строить фабрику или что-то в этом роде. Одним словом, папа и управляющий теперь только об этом и разговаривают… Ха-ха! Как будто это так просто, Михаил Ильич. Они сейчас заняты там своими исследованиями.

— П-пойдемте! — крикнул Зуев, приподнимаясь от удивления и нетерпения. — Фаянс? Да что вы? Х-ха-рашо! Очень х-харашо!

— Давайте руку, — повернулась Зоя, увлекая штабс-капитана в сад. — Впрочем, все это скучно, и папа только опаздывает к обеду. Ходит по столовой большими шагами и бурчит про себя.

— А знаете, — сказал штабс-капитан, — ведь может интереснейшая вещь получиться. Хо-хо!

Они миновали сеть аллей, изгородь и шли узкой, вихляющейся тропинкой среди заброшенных парников, напоминающих крыши неведомых подземных лачуг. Солнце садилось; сияющие весенние сумерки погружали холмистую зелень полей в чуткую, вздыхающую дремоту.

— Воин, — сказала Зоя, прижимаясь к штабс-капитану, так что он вдруг ощутил двигающуюся тяжесть ее цветущего, большого тела, — вы слышите беззвучные голоса полей?

— Я слышу один голос — ваш, — подумав, сказал Зуев, — это голос полей, но не беззвучный, а, напротив, весьма звучный.

— Так? — спросила она, нагибаясь и заглядывая снизу в глаза Зуеву. — Впрочем, с вашей стороны это простая любезность. Вам незачем меня слушать.

— Как знать?.. — таинственно ответил штабс-капитан. — Вот я помню одни стихи насчет человеческой души… В том смысле, что… Как это?.. — Откашлявшись, он сделал свободной рукой жест, похожий на движение поварского ножа, разрубающего котлету, и быстро проговорил: