Павел Амнуэль
ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ — ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко.
Такая долгая суббота…
…и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал.
Мессия явился на Землю в последнюю субботу августа. У винного магазина, что на углу, собрались мужчины — до одиннадцати часов оставалось всего ничего, и слух прошел, что выбросят перцовую. Очередь была небольшая, человек пятьдесят. Мирно обсуждали возможность нового повышения цен на мясо и достигли консенсуса в том смысле, что все сошлись во мнении: повышать будут, и не только на мясо, и не только повышать, но и понижать тоже — на костюмы производства фабрики «Москвичка».
Ненадолго стало тихо — тема для новой дискуссии еще не родилась. Может быть, поэтому все сразу увидели человека, вид которого заставил усомниться в его умственной полноценности. Он стоял посреди мостовой на перекрестке, где обычно в часы пик возвышается надутый от сознания собственной значимости регулировщик. Человек был высок, худ, бородат, длинная нестриженная шевелюра закрученными локонами спадала на плечи. Волосы казались выгоревшими на солнце и обрамляли узкое лицо с горящими ярко-голубыми глазами, большим тонкогубым ртом и орлиным носом явно семитского происхождения. На вид мужчина был не так уж и молод, лет тридцати пяти. Дело в том, что вся одежда незнакомца состояла из грязного серого дерюжного балахона, больше похожего на мешок, в котором прежде хранили картошку. Из-под мешка выглядывали загорелые ноги в сандалиях. Какой вывод могла сделать очередь? Псих или артист, или на худой конец солист поп-группы. Очередь была консервативна, как всякая толпа, и склонялась к тому, что — псих.
До открытия оставалась четверть часа, и очередь не прочь была позабавиться.
— Эй! — крикнул кто-то. — Становись за мной, последним будешь!
Человек подошел ближе и произнес гортанным голосом, четко выговаривая звонкие согласные, совершенно непонятную фразу, и люди затихли, потому что, независимо от желания, началась в их мозгах титаническая работа, о возможности которой никто прежде не подозревал. Секунд через десять очередь облегченно вздохнула, потому что, завершившись, титаническая работа мысли привела к ясному осознанию сказанного:
— Люди, я пришел к вам, чтобы понять и не более того, ибо судить и прощать не в моей власти.
— Хэ-эх, — сказал наш сосед Митяй, — во дает, как по-писаному. Имей в виду, парень, без очереди прежде себя не пущу.
Сказано было ясно, но человек, судя по всему, не понял. Он заговорил опять, на этот раз по-русски, во всяком случае, так уверяли все, да я и сам впоследствии испытал этот процесс адаптации — мозг будто привыкал, настраивался, и потом уже невозможно было определить, на каком языке говорит Мессия на самом деле. Слова не соответствовали артикуляции губ, но на это никто не обращал внимания.
Дальнейший разговор приобрел хаотический характер. Мессия спрашивал, проповедовал и пытался понять — я так и не выяснил, что и как, потому что очередь была наэлектризована мгновенно: псих, и речь его дурная, и заткнись ты, ради Бога, и пошел бы ты в свой дурдом, или, если не хочешь, то в Кремль, там таких любят и сразу на трибуне место дают, а представителей народа гонят в шею, потому что они-то не психи, а настоящие мужики, ясно?
Думаю, что Мессии многое было ясно и прежде. Во всяком случае, свои соображения он изложил мне впоследствии с полным пониманием ситуации.
События развивались вполне предсказуемо. Зануд и интеллигентов, будь они хоть в вечернем костюме, хоть в латаной дерюге, распознают быстро и отношение к ним однозначное.
И был он бит, к счастью, не камнями, и отступил, смущенный своим первым провалом, с синяком под глазом. Синяк этот, как первая боевая медаль, остался у него надолго.
В это время из двери магазина выглянул продавец, оценил размеры толпы, сказал, что, видать, без милиции не обойтись — и действительно, от одного лишь вида знакомого работника прилавка началась у дверей немыслимая толкотня с выяснением кто за кем и руганью, многоэтажность которой достигала высоты главного здания МГУ.
О Мессии забыли мгновенно. Я спросил у него потом, почему он ушел и почему он всегда отступал, когда мог одним словом или даже интонацией голоса привлечь внимание, заставить слушать себя, обращать заблудших. Ведь в том и должна была состоять его Миссия. Он покачал головой и сказал:
— Нет, не в этом. Я не стремлюсь, чтобы меня понимали, не стремлюсь ничего изменить. Я хочу понять сам, понять до корня корней. Только это.
— Бог не понимает сути собственного творения? — горько спросил я.
— Все не так просто, — тогда Мессия уклонился от ответа. Я узнал ответ позднее, и оказался он вовсе не таким, какого я ждал.
Следующее явление произошло неподалеку. Мессия пришел в соседний двор, где по случаю черной субботы шла интенсивная уборка территории; бабы из домоуправления, выбив из начальства обещание двойной оплаты, пытались привести в порядок детскую площадку, давно превращенную в распивочную высшего разряда. Встретили они Мессию смехом и прибаутками, на какие способны лишь замечательные труженицы бывшего Союза. Для нежных ушей Мессии (можно подумать, что раньше он слышал только звуки небесных труб) шутки эти оказались непереносимы — он уверял меня впоследствии, что не понял и половины заложенного в них смысла. Отступил он и отсюда.
Наш район, кстати, вовсе не худший в Москве. С начала пресловутой перестройки он, правда, приобрел запущенный вид, но жить я всегда хотел только здесь — вблизи от бульваров, загазованных, впрочем, до такой степени, что летом листья на деревьях были скорее бурыми, чем зелеными. Я любил сидеть на бульваре с книжкой, а вечерами мы с Линой бродили по темным аллеям, и было это, в отличие от других районов, вполне безопасно. Правда, однажды нам предложили купить за два куска вполне сносный ТТ, и Лина, увидев оружие, чуть не отдала Богу душу, но все обошлось, стрелять продавец не собирался. Если Мессия хотел сделать, так сказать, срез нашей жизни, то район выбрал более или менее благополучный.
Слухи распространяются быстро. К вечеру понедельника, когда я вернулся из командировки и тащился от станции метро домой с тяжеленным «дипломатом», в районе не было никого, кто бы так или иначе не участвовал во встречах с Мессией. О нем знали все. И что же? Падали ниц, ходили за ним толпами, молились, каялись, протягивали руки за помощью? Отворачивались, побивали каменьями, проклинали? Нет! По улицам бродил человек в рубище и к вечеру понедельника примелькался настолько, что, например, в толпе, собравшейся у кинотеатра «Луч» на митинг Народной партии России (лозунг был «Доколе продавать Россию позволит бедный русский люд?»), на Мессию просто не обратили внимания.
Может быть, он сам того хотел — пути Господни неисповедимы.
Я позвонил Лине из Домодедово — не было терпения ждать, когда я доеду до дома. Трубку не снимали, и мое настроение мгновенно упало на дно Марианской впадины. Что-то случилось. Лина жила с матерью-пенсионеркой и сестрой, разошедшейся с мужем. Кто-нибудь из них обычно был дома. Мне начали мерещиться ужасы один нелепее другого, и я бросился на стоянку такси. Конечно, получил удовольствие — никто не желал везти дешевле, чем за триста, а лучше всего — за пару долларов. Зелененьких у меня отродясь не водилось, да и деревянных оставалось после командировки всего восемьдесят, как раз на бутылку чешского пива.
Пришлось ехать автобусом, время шло, и я нервничал все больше. Наши с Линой отношения время от времени доводили кого-нибудь из нас до отчаяния. Встречались мы уже пятый год, а до того я успел жениться и развестись, и полгода моей супружеской жизни были так замечательны, что я и думать не хотел о том, чтобы жениться вторично.