— Кошку заберем? — спросил Федя.
— Не отвлекайся на безмозглого зверя, — приказал Ионыч. — Садись за руль.
— Куда едем, Ионыч? — спросил Федя, усаживаясь. Дрожавшая от холода Катенька сидела рядом с ним и дышала на бледные пальчики. Сокольничий ласково спросил:
— Чего дрожишь, лапонька? Боишься?
— Нет, дяденька, холодно мне.
— Ну это не страшно, — сказал добрый Федя и потрепал девочку по кудрявой голове. — Ионыч, шарфик выделим нашей девочке?
— Нет, — буркнул Ионыч. — У нее шапка есть.
Катенька достала из-за пазухи поетую молью шапку, надела. Шапка была маленькая, едва доставала до ушей.
— Ну как, теплее, лапушка? — спросил Федя.
— Не очень, дядя Федя, — сказала Катенька. — Но это ничего, ничего…
Ионыч о чем-то крепко задумался, посасывая папироску.
— Решено, — сказал, наконец, он, приоткрыл дверцу и выкинул окурок. — Едем в Пушкино.
— Через Снежную Пустыню? — уточнил Федя, разворачивая вездеход.
Снежные хлопья устроили хоровод вокруг машины. Катенька залюбовалась зрелищем, захлопала в ладоши, но Ионыч схватил ее за ухо, сильно дернул, и она опустила голову, притихла.
— Через пустыню ближе, — сказал Ионыч. — У Камней с Пяткиным пересечемся. Может, у него и останемся, переждем.
— Вечереет, — заметил Федя. — Ночевать в поле придется. К Камням завтра к полудню выедем.
— Значит, согреться надо, — сказал Ионыч и достал из бардачка стакан лапши быстрого приготовления. Дернул красную ленточку у ободка. Стакан зашипел, нагрелся, из-под крышки повалил горячий пар. Ионыч раздраженно бросил: — Китайская поделка… — и вытащил из-за пазухи большую деревянную ложку.
Федя вывел вездеход в поле, включил автоматику и тоже достал стакан горячей лапши. Катенька с немой просьбой поглядывала то на Ионыча, то на Федю.
Догадливый сокольничий спросил:
— Ионыч, а как же Катенька?
— Чего?
— Ей тоже лапшички хочется отведать! Горяченькой!
— Хрен ей, а не лапшички, — заявил Ионыч и сел к девочке спиной, чтоб даже горячий пар до нее не доходил.
— Хотя бы одну ложечку, дяденька… — слабым голосом попросила Катя, дергая Федю за рукав. Сокольничий едва не прослезился.
— Дашь ей хоть ложку, до полусмерти изобью, Федя, — спокойно сказал Ионыч. — Ты меня знаешь.
— Знаю. — Сокольничий вздохнул и положил в рот ложку горячей, вкусно пахнущей кунжутом лапши. Катенька с тоской посмотрела на ложку и сжала кулачки. Отвернулась к приборной панели и рассмеялась:
— А жить-то хорошо, дяденьки! Разве в лапше дело? В жизни дело!
— Всё равно лапши не получишь, — буркнул Ионыч, с подозрением поглядывая на Катеньку через плечо.
— И не надо, дядя Ионыч! Не в лапше счастье, так ведь, дяденьки? Ну и что, что у меня дырявое пальтишко? Ну и что, что шарфика нет? Подумаешь, замерзла! Зато мы едем незнамо куда, незнамо зачем, но одно точно — едем мы навстречу приключениям! Конец тоске!
— Это ты себя успокоить пытаешься, — произнес Ионыч обеспокоенно.
Катенька улыбалась. Улыбалась настолько честно и открыто, что Ионыч даже отложил ложку. Никогда в своей жизни не видел он такой настоящей улыбки. Те улыбки, что он видел раньше, были или перекошенные, или плаксивые, или угодливые, или злые — много улыбок повидал на своем веку Ионыч, но подобной не видывал. И это его пугало.
— Не по-человечески ты себя ведешь, Катенька, — прошептал Ионыч. — Чему радуешься? Тому, что горячего тебе не досталось? Тому, что убегаем от легавых? Тому, что на нашем счету два жмурика?
Катенька повернулась к Ионычу, и того будто обожгло ее улыбкой.
— Ах ты… — выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.
— Коза драная… — пробормотал Ионыч. — Из-за тебя полчашки лапши угробил.
Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.
Катенька улыбалась.
— Это ничего, — прошептала девочка. — Ничего, дяденька. Не больно мне. Совершенно не больно.
— Заткнись… — прошептал Ионыч.
— А хотите я песенку спою? — спросила девочка, глотая кровь. — Всяко веселее будет, дяденьки.
— Заткнись! — завопил Ионыч. — Замолчи, а то хуже будет!
— Катенька, — испуганно прошептал Федя. — Помолчи, не заставляй Ионыча нервничать. Ишь, раздухарилась, шалунья! Я-то добрый, всё тебе прощаю, а Ионыч — воспитатель строгий, сама знаешь…
Девочка смотрела на Ионыча, не отводя больших голубых глаз, улыбалась и молчала. Кровь на губах и царапины на лице не могли испортить ее улыбку. Ионыч сжал кулак, подался вперед… Но ударить Катеньку не успел: Федя схватил девочку под мышки и пересадил ее к двери, а сам подвинулся к Ионычу.
Ионыч разжал кулак, просипел:
— Ты чего, Федя?
— А давай, Ионыч, радио послушаем! — с притворной радостью воскликнул сокольничий. — Ехать нам еще ого-го сколько, надо развлечься.
— Ну давай, — буркнул, подумав, Ионыч.
Федя включил радиоприемник, покрутил колесико настройки.
Радиоведущий произнес:
— Радио Снежной Поляны, она же Снежная Пустыня, оно же Снежное Поле, и с вами снова я, ваш бессменный ведущий, К’оля.
— Что еще за К’оля? — с отвращением произнес Ионыч и выплюнул застрявший между зубами кусочек лапши на лобовое стекло.