Оглядел себя. Синяк на груди действительно замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул голову – вправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.
– Паша, к твоему сведению, – говорил Пашка язвительно, – с карбидками не целуется. Потому что у него – что?
– Что? – спрашивала Катя, злясь.
– Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!
Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.
– Па-ша, – сказал Иван раздельно. – Выйди, пожалуйста.
– Я что…
– Выйди.
Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь наготы (перед Катей? смешно), быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, начал застегивать пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, опять загремевшей своими банками-склянками. Красивая шея. Закончив с пуговицами, Иван встал. От усталости в голове тонко звенело. Такой легкий оттенок поддатости, словно махнул грамм пятьдесят спирта.
– Готов? – спросила Катя, не оглядываясь.
– Да, – сказал Иван. Подошел к ней. – Не обижайся на Пашку.
– Не буду. Он прав. Я шлюха.
– Пашка дурак, – сказал Иван. – У него все – или черное, или белое.
– У меня тоже. Дала, не дала, так, что ли?!
Она повернулась к Ивану, вцепилась в край стола – даже пальцы побелели.
– Не так, – Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки, провел вниз. Почувствовал, как она дрожит. – Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.
– Почему я такая невезучая, а? – Она смотрела на него снизу вверх, словно действительно ждала, что Иван ответит.
Иван вздохнул: «Не умею я утешать».
– Брось, – сказал он. – Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.
Она хмыкнула сквозь слезы:
– Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.
К черту правила! Иван протянул руку, обнял Катю за талию, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя какую-то опустошающую нежность. Это все равно остается – сколько бы времени не прошло.
– Все. Будет. Хорошо.
– Красивый ты, – сказала Катя развязно. – А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался, – она вдруг сбросила эту манеру. – Смотри. Будешь Таньке изменять – я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?
– Понял, – сказал Иван. Прижал ее и держал крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Ее груди уперлись ему в солнечное. Иван выдохнул. Женщины. Голова слегка кружилась – от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.
«Все, пора на боковую. Только…»
– Знаешь, зачем я ходил… – начал Иван.
Тут в палатку вошел Пашка. Не глядя на них, угрюмо прошествовал к столу, поднял бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших бывших любовников.
– Ну, пи…ц, – сказал Иван, глядя вслед исчезнувшему за порогом другу.
Катя посмотрела на него, на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.
Иван вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. Все остальное снаряжение осталось там – для санобработки. Иван поморщился. От сумки ощутимо воняло жженой резиной. Сейчас бы раздобыть воды, умыться, почистить автомат и спать. Впрочем, лучше бы сразу спать. В глазах резь, словно от пригоршни песка. Тяжесть в голове стала чугунной и звенящей, как крышка канализационного люка.
Впрочем, еще одно дело.
– Пашка! – начал Иван и осекся.