Савка на миг прищурился, пошептал губами, складывая буквы в слова. "КОЛОНIАЛЬНЫЯ ТОВАРЫ" – значилось на вывеске, под которую свернула Евдокия. Здесь торговали заморским табаком, чаем, пряностями, волнами переливающимся на солнце шелком, бумагой, диковинными узорчатыми кувшинами с длинными носиками и Бог знает, чем еще. Народу толпилось вдоволь, но расставаться с деньгами никто не спешил: все больше глазели, приценялись, ожидая, когда спадут заломленные цены.
– Здравствовать желаю! – окликнул собственной персоной Ухватов, степенно коснулся околышка картуза, обозначил Евдокии поклон. – Рыбак рыбака видит издалека! – покосился на Савку, значительно теребя золотую цепочку на брюхе, и огладил седеющую бороду.
Позади переминались с ноги на ногу купеческие сыновья, взятые на ярмарку для приобщения к коммерческому делу; пухлогубые, толстощекие, под стать отцу в поддевках, в скрипучих, с подсыпанным в подошву песком, сапогах, смазанных для блеску салом.
– И ты здравствуй, Карп Силыч! – Евдокия слегка склонила голову в ответ.
– Хоро-ош нынче чаек, – протянул Ухватов. – Да уж больно дорог.
– А почем же просят? – Евдокия помяла в пальцах черные жесткие листья, свернувшиеся трубочкой.
– По два тридцати за фунт.
– Бери, не думай, красавица, – блеснул зубами продавец. – Чаек самый, что ни наесть, сухой, чистый! Из самого Нижнего Новгорода везли, последний у китайцев забрали. Теперь уж не скоро будет…
Евдокия нахмурилась. Задумчиво покусывая сухую былку, она полистала свой блокнот, что-то пораскинула на листе. Обошла кругом чайных торговцев, с каждым перекинувшись парой фраз, после вернулась и обратилась к Ухватову:
– Карп Силыч, не ссудишь ли ты мне в долг?
– Хе-хе-хе! – рассмеялся тот. – Аль на обновку не хватает? Хе-хе! Дам, от чего ж не дать? Соседи, как никак, – Ухватов игриво подмигнул. – Сколько же ты хочешь, Евдокия Егоровна?
– Две тысячи рублей.
– Сколько? – Ухватов закашлялся. – Пошто тебе столько?
– Дашь?
– Сумма не малая, – Ухватов потер лоб. – Чем ответишь?
– Всем. Дом, постройки, лавка, товар в обороте – все твое. Закладную изволь хоть сейчас.
Карп Силыч задумался. Он давно заглядывался на быстро растущее хозяйство купчихи, угадывая в ней будущего конкурента. Хороший дом с новыми постройками, изрядный клин земли, бойкая лавка в купе с маслобойней являли собой весьма и весьма лакомый кусок. С другой стороны, в раз вынуть из оборота такие деньжищи – не штука. Но, представив, как эта спелая, сочная молодуха станет ползать у него в ногах, умоляя об отсрочке платежа, решился:
– Идет!
Здесь же отыскали стряпчего, оформили расписку, по которой все имущество Евдокии Егоровны Кулаковой, вдовицы в случае неуплаты в месячный срок двух тысяч рублей плюс девяти процентов отходило в пользу купца второй гильдии Карпа Силыча Ухватова. Бережно сложив листок с едва обсохшими чернилами, Ухватов упрятал его куда-то в недра своего сюртука, оттуда же, порывшись, извлек пухлую пачку ассигнаций. Повернувшись в пол оборота, отслюнявил, мелко перебирая пальцами двадцать сотенных бумажек, и вручил Евдокии, внутренне ощущая, будто кидает наживку крупной рыбе.
У Савки, широкой своей спиной заслонявшего свершение сделки от любопытных взглядов, при виде таких деньжищ отвисла челюсть.
– Варежку закрой, – посоветовала Евдокия, – муха залетит, – и прямиком направилась к чайным торговцам. – Беру! – с ходу заявила она, протиснувшись сквозь толпу.
– Сколько вешать, красавица?
– А сколько есть?
– Хм, – опешил продавец, – шесть цибиков имею по пятидесяти фунтов.
– По два целковых беру всю партию!
– Ишь, ты!… – продавец поскреб затылок. – Хватила!…
Поторговавшись несколько минут, сошлись по два десять за фунт, ударили по рукам, и Савка остался на страже шести ящиков первосортного чая, за каждый из которых можно было справить хорошего строевого коня.
– Что ж ты делаешь! – не выдержал Ухватов, провожая взглядом поменявшие владельца ассигнации, схватил Евдокию за локоть. – Откажись, пока не поздно! За сто лет столищи не продашь!
– Охолонись маленько, Карп Силыч! Свои деньги плачу. А ну, давай, купцы, у кого еще чай?…
Расторговавшиеся нижегородцы перемигивались, подсчитывая выгоду, шутейно разводили руками, да украдкой крутили пальцами у виска; задрав кверху бороды, провожали глазами огромный, груженый копом воз, медленно, подобно индийскому элефанту, пробирающийся сквозь толпу. Выходка самоуверенной румяной купчихи не просто граничила с глупостью, а отдавала безрассудством. Стал расходиться собравшийся было вокруг люд, и только Ухватов, закатив очи, прикидывал, сколько же деньжищ ввалила неразумная баба за двадцать восемь ящиков, и что ему, Карпу Силычу, делать через месяц с такой прорвой чая.
– Воистину говорят, – крякнул он, – волос долог, да ум короток!… Ну, да ладно, мне только на руку, – защемив золотую цепочку пальцами, Ухватов двинулся по своим делам. – Лишь ба только плесенью не взялся…
Привезенный из Антоновки товар разошелся быстро. По восемнадцати рублей за пуд разобрали масло, смели сыр, с выгодой распродали остальное. Довольная раскрасневшаяся Матрена, утирая фартуком масляные руки, сдала выручку, обмоталась пестрым платком и отправилась гулять по рядам. К вечеру субботы лишь гора ящиков высилась за опустевшими подводами. Савка замысла Евдокии не понимал, но в свою хозяйку верил твердо, ожидая какого-нибудь особенного, хитрого распоряжения, едва ли не священнодейства, после которого разом потекут в карман баснословные барыши. И такое распоряжение последовало. Савка получил три рубля и наказ купить полмешка хороших каленых орехов. К выполнению задачи он отнесся со всей своей старательностью и тщанием, обегал все торговище, прежде чем приволок на спине изрядных размеров клунок.