Наташа тихо ойкнула, реагируя то ли на резкое пожатие своей руки, то ли на этот спектакль, переходящий в иное русло.
— Я чувствую тепло. — прошептала гадалка. — Нет, не тепло… Жар! Нестерпимый жар, окутывающий все вокруг!..
В пробивающемся сквозь ткань палатки красноватом свете солнца ее глаза казались налитыми кровью или, быть может, тем самым жаром, о котором она сейчас говорила. Зрачки сузились до размера малюсеньких точек, не смотря на достаточно тусклое освещение, а в уголках глаз сверкали, переливаясь, крупные слезы.
— Что со мной?… — на секунду глаза гадалки вновь обрели осмысленно выражение, но секунду спустя она снова окунулась с головой в «транс». Не будь Сергей стрелянным воробьем, которого дважды обкрадывали цыгане, у которых подобные трансы случались по восемнадцать раз на дню, пожалуй, он готов бы был поверить в то, что эта женщина сейчас видит что-то, недоступное его взору.
— Предмет спора… Огонек… Жар… Нить! — забормотала она, словно заклинание, — Предмет спора, Огонек, Жар, Нить! Нить! Нить!
— Какая нить?! — сдавленным шепотом прошептала Наташа, но гадалка, естественно, не ответила. Разве станет порядочный маг выходить из нирваны ради такой мелочи?
— Нить! Огонь! Жар!.. — она сделала грамотно выдержанную театральную паузу, а затем, вдруг, резко перевела свой безумный взгляд на Наташу, заставив ту вздрогнуть. — Смерть!
— Вы же сказали, что не видите моей смерти… — неловко попыталась оправдаться она. — Вы же…
Гадалка снова задергалась, словно в приступе эпилепсии, не выпуская, впрочем, их рук.
— Твоя смерть! Его смерть! Много смерти!!! — она, казалось, задумалась, на секунду, а затем с казавшимся неподдельным отчаянием в голосе, простонала, — Моя смерть!..
Теперь ее безумный взгляд полностью застилали слезы.
— Я не хочу! Не хочу умирать!
— Отцепись от меня, тварь! — рявкнул Сергей, вырывая свою руку и помогая освободиться Наташе.
Лишившись физического контакта с ними, гадалка сразу обмякла и бесформенным кулем растеклась по своему стулу.
— Что ты плетешь, дура? — прикрикнул на нее Сергей, — Не хрена пугать мою девушку! Пойдем отсюда, хватит уже слушать эту чушь.
— Это не чушь! — прорицательница буквально взвилась в воздух, напрочь позабыв о своем имидже степенной леди, и вновь вцепилась в руку Сергея. — не чушь! Я видела море огня, и десятки смертей в нем! И нить! Я видела нить! Она тянется через все смерти, через весь огонь… Начинаясь от… — она выпустила его руку и у в ужасе отпрянула в сторону. — ОТ ТЕБЯ! Ты убийца! Ты убьешь их всех! И ее, и меня!
Она плюхнулась на стул и уронила голову на руки, сотрясаясь в беззвучных рыданиях.
— Я не хочу умирать! Не хочу!
Не желая больше смотреть на это, Сергей вывел Наташу из палатки, на свежий воздух. Выйдя на улицу она смогла, наконец, перевести дыхание…
— Ты понял, о чем она говорила? — спросила она, не отпуская его руку. — Понял хоть что-нибудь?
— Урывками. Наверное, это один из способов получить побольше денег — нагадать смерть, а затем предложить за умеренную плату отвести беду в сторону. Так, наверное… — неуверенно предположил Сергей.
— Но денег-то она больше не просила. Мне показалось, что ей было даже страшнее, чем мне.
— Выкинь из головы. — посоветовал он, — Чушь все это.
— А если не чушь?…
— Чушь. — безапелляционно вынес приговор Сергей, — Или хитрый способ заработка, или бредни спятившей женщины.
Наташа остановилась, задумчиво глядя вглубь парка. С лица ее, понемногу, сходила мертвенная бледность, а руки перестали дрожать.
— да. Ты прав. — согласилась она. — Полная чушь. Ты выиграл спор, с меня «Парламент». - и не дожидаясь возражений она потащила его в сторону ближайшего табачного киоска.
Когда эти двое вышли, наконец, из ее палатки, Надежда Елисеева постаралась взять себя руки и унять дрожь, бьющую все тело. То, что произошло с ней минуту назад, не поддавалось никакому объяснению. Она не верила в предвидение, гадания, астрологию и, даже хиромантию, что и позволяло ей вот уже второй год успешно изображать из себя таинственного медиума. Для нее это была не более чем работа, а заходившие к ней люди — не более, чем клиенты, которым она, за определенную плату, могла нагадать все, что их душа пожелает. Единственное, к чему у нее в самом деле были экстраординарные способности, так это к тому, чтобы по одному взгляду, брошенному на человека, угадывать, чего именно желает его душа. Немного актерского таланта, шаблонные фразы о казенном доме, дальней дороге и змее подколодной, помогающие клиенту выйти на нужную тропу, и все в ажуре. Никто и никогда не уходил от Елисеевой недовольным ее предсказаниями (в связи с чем она искренне верила в то, что помогает людям преодолевать жизненные трудности) и с не испытавшем «кровопускания» кошельком. При чем столь явно и нагло, как иные сниматели порч, денег она никогда не требовала — люди раскошеливались сами, безоговорочно уверовав в ее талант. Поверил бы и этот тупоголовый скептик, недалекий настолько, что даже в слове «хлеб», наверняка делал четыре ошибки, получая в итоге «пиво», к мечтам о котором наверняка сводились все его мысли. Поверил бы, никуда бы не делся, если бы она, вдруг, не ощутила НИТЬ…
Взяв их руки в свои она, вдруг, явственно ощутила, как нить прошла через нее, связав их троих в нерушимый треугольник. Почувствовала, как раскручиваясь по спирали, нить стала захватывать все новых и новых людей, втягивая их в безумный водоворот, который должен был стянуться в одну точку завтра. Завтра… Она знала это точно. Завтра нить, сплетенная судьбой, должна была завершить свой бег. Елисеева видела, каким образом этот круговорот завершится — видела десятки людей, корчащихся в огне, ощущала запах сгорающей плоти и, словно бы издалека, слышала их отчаянные крики о помощи.
Она видела, как умирали люди, не зная, где, как и когда это должно произойти, однако, будучи уверенной в том, что ЭТО еще не произошло, а только неумолимо надвигается на нее.
На нее… Среди людей, связанных воедино нитью, она видела и себя. Собственное объятое пламенем лицо, на котором застыла ужасная маска боли и отчаяния. И еще, она знала, где нить берет свое начало. Точнее, в ком… В том парне, что только что покинул ее палатку.
Елисеева не понимала многого. Например, что-то она видела, а о чем-то просто знала, как бывает, когда, вдруг, просыпаешься после реального и цветного сна. Она не могла отделить реальность от видений, а видения от воспоминаний. Откуда она могла знать имена этих двоих? Она видела нить, проходящую через них — незримую, не осязаемую, но все же существующую нить. Видела, как они полыхали в огне, словно живые факелы… Но их имена она просто знала, так, словно это воспоминание пришло откуда-то из прошлого. Или, быть может, скорее из будущего. Будущего, которое должно вскоре стать настоящим. Ее настоящим… Настоящим, в котором она должна умереть…
Не давали ей покоя и ее собственные слова о «предмете спора». Сами собой слетевшие с языка. Она не знала, что заставило ее произнести эти два слова, но каким-то шестым чувством ощущала, что «предмет спора» так же связан с нею нитью, чем бы он ни был. Какой предмет? Какого спора? Почему она уверена в том, что это так важно?..
Галлюцинации? Результат перегрева на солнце? Или все же пророческие видения? Елисеева боялась об этом даже думать.
Ей ясно было только одно — в том состоянии, в котором она находилась сейчас, работать она сегодня больше не сможет. Быстро скинув с себя рабочую «униформу» — плащ-балахон, и превратившись из таинственной гадалки в обыкновенную, ничем не примечательную женщину, она выдернула хрустальный шар из розетки, поставила его в ящик стола и, подхватив сумочку, вышла из палатки, на ходу переворачивая табличку на входе — «Открыто» на «Закрыто».
Найти в сумочке мобильник, позвонить грузчику Федору и попросить его свернуть палатку раньше обычного… Пусть Федя утрамбовывает палатку, вместе с находящимся в ней реквизитом, в одному ему ведомые комнатушки в театре «Музыкальной комедии», а она отправляется домой — с нее хватит. И пусть шеф потом спускает на нее хоть всех собак — плевать!