Надя хотела поинтересоваться, не будет ли ему чего за прогул? И правда ли, что у журналистов такой свободный режим? Потом решила спросить, а нужно ли ему, чтобы она его сопровождала, когда он по ее соседям пойдет. И будет ли он звонить в милицию? Через стенку все это спрашивать было неудобно, и она вошла в комнату, где пахло мамой, а в постели при свете ночника лежал почти совсем незнакомый и довольно-таки красивый мужчина. Она открыла рот, чтобы задать первый вопрос, – но… Но Дима уже спал.
Надя тихонько подошла к кровати и погасила ему ночник. Он даже не пошевелился.
Надя. На следующий день, 9 часов 15 минут
Дима вышел на кухню заспанный, всклокоченный, в одних трусах.
Он что, ее, Надю, не стесняется совсем? Как рабыню какую-то?
Просипел:
– Извини. Где у тебя тут кофе? Без него я – труп.
– Есть только растворимый, – сказала она виновато и обиженно. Диме было не до нюансов ее настроения. Он чуть не вырвал из рук банку “Нескафе классик”. Всыпал себе в чашку целых три ложки (“Да он наркоман кофейный!”). Залил кипятком, сахару бухнул. Размешал, стал пить прямо стоя. Надя в сердцах вышла из кухни. Фигуру полуобнаженного Димы меж тем поневоле разглядеть успела. Ничего не скажешь, хорошая фигура. Ножки стройные. И попа тоже. Плечевой пояс развитый: широкий, надежный.
Спустя три минуты Дима (уже в брюках, но по-прежнему голый по пояс) показался на пороге ее комнаты. Кофе действительно оказал на него животворное воздействие. Черты лица разгладились. Взгляд стал осмысленным. И голос прорезался:
– Надь, у тебя бритва есть?
– Не-ет, – потрясла она головой.
– А чем же я бриться буду?
– Можно один день и не побриться, – слегка огрызнулась она. – Сейчас это модно.
– Нет, старушка. Бритье – это ежеутренний ритуал. Если я небрит, это означает, что я не контролирую ситуацию. Такое, извини, со мной всего дважды в жизни было.
Надя не стала спрашивать, что это за два необыкновенных случая (хотя такого вопроса он явно ждал), только буркнула в ответ:
– Ну, будет третий раз.
– Не. Я хочу владеть ситуацией. Я даже в окопах за собой следил.
– Ну, и чем я тебе могу помочь?
– А ты что, ноги не бреешь?
Она почувствовала, как лицо ее против воли опять стала заливать краска. Пр-роклятый румянец! Она тихо проговорила:
– Брею.
Вот за это ее современные мужики и не любят! За то, что она – ужасно правдива и совсем не кокетлива. И не умеет острым словцом поставить хама на место. И – развернуть ситуацию в свою пользу.
– Ну так давай мне этот свой дамский “Жиллетт”! – радостно воскликнул Дима. – Розовенький, наверное? Или голубенький? – Он, кажется, наслаждался тем, что опять смутил ее. – И еще полотенце давай с шампунем. У тебя, кстати, в ванной курить можно?
Пока Дима долго, вдумчиво плескался в ванной, Надя, словно в отместку за его хамство, пошла на преступление: обследовала карманы его куртки.
Там имелось: очень внушительное удостоверение с большими буквами, золотыми на красном: ПРЕССА, а на оборотной стороне: МОЛОДЕЖНЫЕ ВЕСТИ. Удостоверение было выдано на имя Дмитрия Полуянова в тысяча девятьсот девяносто пятом году, а должность Димы называлась разъездной корреспондент при секретариате. Кроме того, во внутреннем кармане куртки вперемешку лежали: маленький диктофончик “Сони”, водительские права (шоферский стаж – целых одиннадцать лет) и документы на автомобиль “ВАЗ-21063”. И еще – паспорт. Надя немедленно пролистала его. Дмитрий Сергеевич Полуянов, русский, родился в тысяча девятьсот семьдесят третьем году в городе Ленинграде. Не женат. Детей нет. Она быстренько сунула документы на место.
В другом кармане имелся красивый кожаный бумажник “Петек” (внутрь его она не посмела полезть). А еще, россыпью, – пять презервативов компании “Дюрекс”. Зачем ему так много?
* * *
После того как Дима закончил водные процедуры, он вытребовал телефон. Устроился с ним на кухне. Налил себе еще кофе. Принялся названивать и прихлебывать.
Надя волей-неволей слышала из своей комнаты его разговоры. Сперва он позвонил (как поняла Надежда) своему начальнику – главному редактору газеты. Разговаривал Дима с ним, на взгляд Нади, чересчур независимо (если не сказать – по-хамски). Сказал, что на работу сегодня не придет – оттого что вышел на “шикарную тему” и у него, видите ли, “назначено полно встреч”. (Своей начальнице в библиотеку Надя позвонила и отпросилась уже давно, сразу как проснулась. О несчастье с мамой не сказала.) Далее Дима приглашал к телефону какого-то Вахтанга Георгиевича (видимо, врача) и у того просил содействия в судьбе “Раисы Митрофановой, которая у вас лежит в Склифе в “сочетанной травме”. Просил перезвонить, оставил свой мобильный номер. Затем с абсолютно такой же просьбой обратился к некоему доктору Гусеву. (Надя сегодня первым делом, как проснулась, позвонила по справочной Склифа, и ей равнодушным голосом сказали, что состояние мамы тяжелое.) Затем Дима принялся названивать разным людям – кажется, официальным и незнакомым ему. Все выспрашивал у них о дорожно-транспортном происшествии на Северодвинской улице. Его, кажется, повсюду посылали – потому что Дима, когда клал трубку, комментировал свои неудачливые звонки короткими репликами: “С-со-баки!.. С-скоты!” И даже дурашливым: “Президенту напишу!” Потом он позвонил, видимо, своему знакомому – из числа милицейских работников. С ним он говорил заискивающе. Умолял узнать все, что можно, о “ДТП на Северодвинской”.
А затем ему позвонили на мобильник. Надя сразу поняла: кто-то из докторов из Склифа. Усидеть в своей комнате она не смогла, выскочила на кухню. Стояла и смотрела на Диму. Пыталась по его лицу понять, что говорят о маме. Однако лицо журналиста было непроницаемым – как у Леонардо Ди Каприс, когда тот в “Титанике” в покер играл.