– Не нужно об этом говорить, – испуганно произнесла Амалия, – это не наше дело. Мне нужно было, как Злате, остаться дома. Но я не смогла…
– Перестань думать о плохом. Сегодня Новый год, – напомнил Руслан. – Идем к машине, а то нас будут искать. А вот и Давид появился. Наконец-то он вышел из магазина.
Давид подошел к ним с пакетом в руках.
– Идемте быстрее, – сказал он, – а то опоздаем. У вас опять такие задумчивые лица, словно вы все время решаете какие-то теоремы. Я думаю, что это Фаркашу нужно ходить с таким лицом, а не вам.
– Не дай бог никому его проблем, – заметил Руслан.
– Вот именно. Идем быстрее, – Давид начал пробиваться к выходу.
Дронго проводил их долгим взглядом. Пока Джил и дети выбирали сувениры, он пригласил Екатерину на чашку кофе, попросив бармена сделать ему чай. Они сели за столик.
– Здесь интересно, – кивнул Дронго. – Поразительно, что я столько раз был в Вене и ни разу не заходил сюда.
– Это место создали специально для туристов, – улыбнулась она, – поэтому все гиды возят сюда наших гостей.
– Вы хорошо знаете город. – Это был не вопрос, а комплимент.
– Спасибо. Я люблю этот город. Тихий, спокойный, со своим особым климатом. Он так заметно отличается от многих европейских городов.
– Да, – меланхолично согласился Дронго, – очень заметно. Впрочем, это сейчас он такой милый и уютный, а когда-то он был центром тайной войны Востока и Запада. Самым знаменитым на земле «городом шпионов».
– Я это время не застала, – улыбнулась она.
– Ну и слава богу. Тогда было трудное время. Вечное противостояние двух систем. Как тогда говорили: «Вена – это центр тайной дипломатии между двумя мировыми державами». Все это закончилось с падением железного занавеса, хотя еще несколько лет спустя все еще продолжались «бои местного значения», – мрачно сказал он.
Откуда этой молодой женщине знать о том, что творилось в этом городе на протяжении последних тридцати или сорока лет двадцатого века? Как ей рассказать – почему погибла Натали и как две мировые сверхдержавы пытались сдерживать друг друга, не уступая ни на йоту своего влияния? Сейчас все это казалось давно забытой историей.
«С годами на человека давит груз ошибок и тяжесть воспоминаний. И чем больше таких ошибок и воспоминаний, тем труднее жить», – подумал Дронго. Может, поэтому старики бывают такими пессимистами и мизантропами. Они все уже видели, через все прошли, допустили свои ошибки и пережили свои трагедии, большие или маленькие. И оставшуюся жизнь должны жить с этим давящим грузом. Интересно, хотел бы он поменять всю свою жизнь? Вернуть все назад. Когда-то в Минске их посадили в машину и объявили, что отчисляют с курсов, тогда как на самом деле они были лучшими. Ощущение гулкой пустоты и разочарования запомнилось на всю жизнь. Потом им расскажут, что это тоже был психологический тест.
А если бы отчислили? Если бы тогда все получилось немного иначе? Что бы с ним было? Жизнь сложилась бы совсем по-другому. Или уже в начале восьмидесятых чувствовалась эта обреченность Советского Союза, его неминуемый распад и крах? Было очевидным, что так дальше жить нельзя. Но распад был слишком быстрым и болезненным. Погибло столько людей, произошли такие катаклизмы…
Точкой отсчета, возможно, был тот день, когда он заканчивал юридический факультет, и бывший министр внутренних дел, близкий знакомый его отца, категорически отказался брать на работу молодого парня из интеллигентной семьи. Сейчас уже можно признаться, что тогда ему казалась романтичной работа инспектора уголовного розыска или следователя милиции. Все получилось совсем иначе.
А потом была учеба в Минске, предприятия, которые называли «почтовыми ящиками», работа за границей, встреча с Натали и ее гибель. Неужели он хотел бы все повернуть обратно? Вернуть последние двадцать пять – тридцать лет?
Он поднял голову и увидел направляющуюся к нему улыбающуюся Джил.
«Нет, – решительно подумал Дронго, – ничего не надо менять. Ничего в своей жизни. Нужно было пройти через все, даже через смерть Натали, чтобы стать сильнее, осмысливая свой собственный жизненный опыт». Иначе он никогда бы не стал тем, кем стал теперь.
Джил подошла к столику.
– Очень интересное место, – восторженно произнесла она, – мне так понравилось!
– Мне тоже, – сказал Дронго, поднимаясь со стула.
В отель они вернулись к двум часам дня. Тридцать первое декабря всегда немного суматошный день, даже если вы проводите его дома. В конце концов, праздничный стол – это святое дело, а собираться всей семьей за этим столом тоже очень неплохая традиция. И даже если вы собираетесь справлять Новый год в ресторане или где-то в гостях, то и тогда тридцать первое декабря будет особенным днем, суетливым, праздничным, не похожим на другие дни ожиданием чуда.
Отдохнуть в номерах не получилось. Они ходили в номер друг к другу, каждый раз открывая двери своими ключами и возмущаясь, что их комнаты находятся на некотором отдалении друг от друга. Хотя детям нравилась подобная самостоятельность. Дронго несколько раз проходил мимо номера Фаркаша, но там было тихо. И только в пятом часу, когда он в очередной раз проходил мимо четыреста шестьдесят четвертого номера, он услышал громкий голос Фаркаша, говорившего по-английски.
– Я ничего не могу сделать. Он может не согласиться. Если у вас получится, то позвоните лучше послу. Мне кажется, он должен понять наши проблемы.
Его собеседник, с которым он, очевидно, говорил по телефону, что-то ему сказал, и Фаркаш громко запротестовал: