Гордиться, а не каяться! Правда о Сталинской эпохе - Жуков Юрий Николаевич

Юрий Жуков

Глава 1

Россия и СССР. Тайны власти

Так был ли «заговор Тухачевского»?

Историки уже давно занимаются изучением того мрачного и кровавого периода нашей истории, который начался с убийства Кирова и завершился принятием трех постановлений СНК СССР и ЦК ВКП(б) и циркулярной телеграммой Молотова и Сталина, фактически остановивших вакханалию массовых репрессий в ноябре 1938 г. Начнем с того, что самым важным остается вопрос: почему именно выстрел в Смольном 1 декабря 1934 г. стал, как принято считать, поводом для начала устранения Сталиным своих политических противников, в том числе и высшего комсостава РККА?

Если принять во внимание то, на чем даже сегодня упорно настаивают все последовательные антисталинисты безотносительно своей нынешней партийной принадлежности, а именно патологические черты характера Сталина, его постоянный и безосновательный страх за свою жизнь, то следует оценить два события, которые часто описываются публицистами, но полностью игнорируются историками. Два события, позволявшие Сталину начать ликвидацию своих противников более чем на год раньше выстрела Николаева.

18 августа 1933 г. у Сталина начался очередной отпуск, который он решил использовать для ознакомительной поездки по стране. Из Москвы он выехал поездом, в вагоне «особой нормы», в Нижний Новгород. Там пересел на теплоход «Клара Цеткин» и направился к Сталинграду. Четыре дня путешествия в компании с К.Е. Ворошиловым, А.А. Ждановым и начальником оперативного отдела ОГПУ К.В. Паукером пролетели незаметно. Столь же приятной оказалась и поездка автомобилем от Сталинграда до Сальска с посещением воинской части и конного завода, где в роли хозяина выступал инспектор кавалерии РККА С.М. Буденный. От Сальска через Тихорецкую до Сочи Сталин и Ворошилов снова ехали поездом.

25 августа, в 23 часа 55 минут они прибыли в Сочи, а спустя примерно час выехали на «бюике» Сталина на одну из правительственных дач – «Зеленую рощу» близ Мацесты. Но при проезде через небольшой Ривьерский мост в самом центре Сочи произошло то, что ныне на милицейском языке именуется дорожно-транспортным происшествием. На «бюик», в котором сидели Сталин с Ворошиловым, налетел грузовик. Охрана, находившаяся во второй машине, немедленно открыла стрельбу. Испуганный более других всем происходившим шофер грузовика – некий Арешидзе, изрядно выпивший перед злополучным рейсом, тут же скрылся. После непродолжительной задержки Сталин и Ворошилов поехали дальше, а на следующее утро в Сочи были приняты экстраординарные меры: по улицам было расклеено постановление горисполкома, ужесточившее правила дорожного движения, а все без исключения шоферы обязаны были незамедлительно пройти перерегистрацию и заодно дать подписку о том, что готовы нести самую строгую ответственность за любые нарушения новых правил.

Месяц спустя, 23 сентября, Сталин, уже перебравшийся на другую дачу – «Холодную речку» близ Гагры, решил совершить морскую прогулку. В 13 часов 30 минут катер «Красная звезда» отвалил от причала и взял курс на юг к мысу Пицунда, где Сталин и сошел на берег. После пикника он отправился назад, но разыгравшаяся непогода, поднявшая сильную волну, затянула возвращение на два часа. Уже при подходе к Гагре, примерно в 17 часов, катер был внезапно обстрелян с берега из винтовки. Однако пули легли в воду, и на борту никто не пострадал.

Поздним вечером из Тбилиси в Пицунду прибыли Берия и Гоглидзе, которые согласно бытующей и поныне легенде, якобы инсценировали это покушение, чтобы Берия смог прикрыть собою любимого вождя и доказать тем самым свою безграничную ему преданность. На деле же Берии пришлось доказывать свою непричастность к этому инциденту и вместе с Гоглидзе и Власиком, отвечавшим в то время за охрану высших должностных лиц страны, отдыхавших на черноморском побережье Кавказа, проводить расследование случившегося. Спустя два дня до истины удалось докопаться. Установили, что была допущена преступная небрежность: пограничный пост не был информирован о задержке катера, и командир отделения Лавров, проявив излишнюю инициативу, сделал положенные по уставу три предупредительные выстрела по неожиданно появившемуся в закрытой зоне «неизвестному» кораблю.

Как ни странно, Сталин даже не пытался представить все случившееся как возможные террористические акты и не вмешивался в ход расследования. Однако он коренным образом изменил свое отношение к такого рода событиям после убийства Кирова, да и то далеко не сразу. К такому выводу заставляют прийти весьма существенные факты, не привлекшие внимания ни одной из трех специальных комиссий, создававшихся ЦК КПСС для расследования обстоятельств смерти Кирова.

Факт первый. Ровно через пятнадцать минут после рокового выстрела в Смольном, когда сам убийца, Николаев, еще находился в глубоком обмороке, на Литейном, 4, – в управлении НКВД по Ленинграду и Ленинградской области – начался допрос его жены, Милды Драуле, которая, по одной из версий, была в близких отношениях с Кировым и 1 декабря тоже находилась в Смольном. Почему это было сделано и что рассказала чекистам несчастная женщина, до сих пор неизвестно.

Факт второй. Допросы Николаева начались поздно вечером 1 декабря, только после того, как за два с лишним часа врачи сумели вывести его из коматозного состояния. Поначалу допросы вел сам начальник управления НКВД по Ленинграду и области Ф.Д. Медведь, понуждавший убийцу признать, что стрелять в Кирова его заставила неудовлетворенность своей жизнью. Только это и ничто другое. Однако Николаев не подписал ни одного протокола допросов 1 и 2 декабря.

Факт третий. После суточного перерыва (можно лишь предполагать, для чего его использовали), уже после приезда в Ленинград Сталина, ведение допросов передали Я.С. Агранову – первому заместителю наркома внутренних дел. Тот сначала настойчиво внушал Николаеву, что его вынудили совершить убийство Кирова троцкисты в политических целях, а затем заставил убийцу признать, что «направляли» его зиновьевцы.

Факт четвертый. Уже после появления закрытого письма ЦК ВКП(б) от 18 января 1935 г. «Уроки событий, связанных со злодейским убийством С.М. Кирова», в закрытом письме по НКВД от 26 января нарком Г.Г. Ягода отмечал: и в ленинградском управлении наркомата, и в самой службе охраны, являвшейся тогда частью оперативного отдела ГУГБ, царили «преступная бездеятельность», «благодушие», «самоуспокоенность». И если бы, делал вывод Ягода, служба охраны действовала «строго по инструкции», то убийства не произошло бы.

Теперь об ином аспекте данной проблемы. Начиная с широко освещавшегося в печати первого открытого процесса над Зиновьевым и Каменевым (15–16 января 1935 г.), на протяжении двух последующих лет, когда осуществлялись аресты большинства представителей «ленинской гвардии» и начались повторный процесс над Каменевым (10 июля 1935 г.) и большой процесс над «троцкистско-зиновьевским центром» (19–24 августа 1936 г.), всем, кого уже судили и кого лишь допрашивали после ареста, предъявлялось одно и то же обвинение: подготовка терактов против руководителей партии и правительства. Если учесть, что именно тогда политический терроризм, проводимый нацистской Германией, стал страшной реальностью, оказывая необходимое Гитлеру воздействие на ситуацию в Европе (убийства румынского премьера Иона Дука, австрийского канцлера Дольфуса, югославского короля Александра, французского министра иностранных дел Жана Барту), то обвинения, предъявленные представителям «правой» и «левой» оппозиций в ВКП(б), требовали незамедлительного принятия соответствующих мер в самом НКВД. Однако практически два года после убийства Кирова служба охраны высших должностных лиц СССР оставалась без изменений.

Она была образована в октябре 1920 г. как специальное отделение при президиуме коллегии ВЧК и насчитывала всего 14 сотрудников, которыми до 1928 г. руководил А.Я. Беленький. В 1930 г. спецотделение (к тому времени немногим более 100 человек) вошло в состав оперативного отдела ОГПУ – НКВД, получив в качестве шефа (по совместительству) К.В. Паукера. Численный рост сотрудников объяснялся просто: если в конце 1920 г. они должны были обеспечивать безопасность только Ленина, Троцкого и Дзержинского, то к середине 30-х гг. охраняли уже пятнадцать членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК ВКП(б) (они же были и руководителями СНК СССР). И только с приходом на пост наркома внутренних дел Ежова 28 ноября 1936 г. в структуре ГУГБ образовали самостоятельный, состоявший из 24 отделений отдел охраны, начальником которого назначили все того же К.В. Паукера.