Боярыч улыбнулся побитой мордой, скосив заплывший глаз на чужака.
– А его в холопы возьму. Мой боевой трофей, побил я его честно, и неважно, кем он раньше был, я его в бою взял. Правда ведь, дядька Илья?
Богатырь поморщился, развел руками, мол, что делать. Вольного холопить без суда не по Правде, но здесь же степь, самый край земли Русской, так что, стало быть, побил врага, все его твое. Тоже по Правде.
– Бери!
И тут Святослав начал подниматься, неуклюже, с трудом, но с нескрываемым намерением поквитаться. Боярыч подскочил к нему, намереваясь добавить, и сразу отлетел. Чужак песок в глаза кинул, а потом еще в ухо дал. Правда, удар получился слабым, на одной воле на ногах держался. Боярыч очухался, наддал, и чужак снова упал. В этот раз чужака пинали долго и упорно. Да только не успел боярыч отойти от поверженного противника, как тот снова начал вставать.
– Бешеный, – вырвалось у крысеныша, – как пить дать, половец.
– Не мельтеши, – Илья Никитич ухватил за шиворот тиуна и оттащил за спину, чтоб не мешался.
Боярыч уже хотел добавить чужаку, но богатырь остановил:
– Хватит, негоже тебе с холопами биться. Он проиграл, вяжите его.
– Дядька Илья, так он же добавки просит. Потом мне в горло вцепится, если я ему сейчас не покажу, кто сильнее. Ты ж сам мне говорил спуску не давать.
Двое мужиков спрыгнули с коней и сноровисто скрутили Святослава. Как кулек, даже рукой не пошевелить. Один из них перебросил его поперек седла, да так что Романов снова ударился животом о седло и потерял сознание.
– Вцепится, обязательно вцепится. Да только сейчас ты его приручить не сможешь, не умеет он сдаваться, жизнь еще не научила. Убьешь только зазря. Понимаешь, Данилка, ты людей в бой потом водить будешь, а ими ой как не просто управлять. Воин не холоп и даже не смерд, служить будет только тому, кого выше себя считает, кому верность свою пообещает. И дело тут не только в силе. Есть в дружине твоего отца воины и побойчей, чем он сам, но дух в нем таков, что остальные ему противиться не могут и с радостью за него в сечу идут. У чужака дух сильный, побори его, пусть сам захочет тебе служить. Ты будущий вождь, научись не только кулаками махать.
Глава вторая. Дурной сон
…За окном завыла страшная метель. Окна закопченной избы заткнуты ставнями со шкурами, холодно зимой. Каждая капля тепла на счету. Пол деревянный, из нарубленных чурок. В углу печь без дымохода, топится по-черному. По избе разносится храп, могучий мужик спит на широких полатях, рядом крепко сбитая баба, за занавеской детишки, много, возятся как котята, всех и не счесть.
Святослав стоит у стола, и ему страшно. Темно в теплой горнице, а на улице мороз и вой, как тогда. Но слышит его только он, остальные спят. Боязно выходить за дверь, но коли себя не пересилишь, всю жизнь бояться будешь, и страх этот волю твою заберет. Святослав толкнул дверь, в сенях мелькнула тень, даже не тень, а сгусток тьмы, еще более черный, чем сама ночь. Парень остановился, помедлил секунду, сжал глаза посильней, а потом разжал. Стало светлее, привыкли глаза к черноте. Святослав перешагнул через порог и вошел в сени. Никого. Но вой! Страшный, дикий, похож на волчий, но не волчий. Теперь Романов знает, как воют волки, этот зверь был гораздо злее. В его вое читалась боль, которую может унять только боль другого человека. Убей, кричал он, убей. Я иду за тобой. Ты меня слышишь?.. Святослав помедлил секунду и вышел во двор. Ледяной ветер ударил прямо в лицо. Холодные колючие хлопья мигом забили уши, забарабанили в грудь, прикрытую одной нательной рубахой. Святослав босыми ногами прошел по снегу. Во дворе было светло, на небе повисла полная луна, блики которой играли зловещими огоньками на голубоватых сугробах. В хлеву беспокойно заблеяли овцы, где-то рядом залаял пес. Святослав снял факел со стены, запалил огнивом, лежащим в сенях, и двинулся к воротам. Вой дворового пса сорвался на дикий визг и затих. Мальчик остановился. Пес молчал. С улицы послышался всхлип. Романов прислушался, еще всхлип. Кто-то плачет, тихо, горестно. Девочка, точно. Святослав поднимает засов, и дверь распахивается настежь, выбитая порывом ветра. Святослав отскочил назад, выставил вперед факел, огонь рассеял тьму. Но на место плачу пришел смех, ехидный, злой. Так смеются гиены, когда загоняют дичь. Сердце упало куда-то вниз. Романов хотел бежать, укрыться под лавкой дядьки Никифора, но не мог, страх сковал. Ни рукой пошевелить, ни вздохнуть, только чувство, что что-то надвигается из тьмы и смеется. Святослав сжал факел посильней и, прикусив губу, пересилил себя, шагнул вперед. И выкрикнул:
– Я не боюсь тебя! Покажись!
В ответ ему неслось лишь эхо, слившееся со свистом метели: не бою-ю-юсь! Покажи-и-ись! Но смех прошел. А плач вернулся вновь. Святослав пошел на звук. Улица маленькая, неширокая. Вышел к речке. Вдоль реки шла дорога, а у реки, где был мост, сидела девочка. Вся в белом, маленькая хрупкая, в нательной рубахе, как и сам Святослав. Он помедлил. Девочки в ночи в метель у реки не плачут. Не девочка она, но кто? Он двинулся вперед, намереваясь заглянуть неведомому врагу в лицо. Девочка так и сидела у реки и горько плакала. Святослав остановился в нескольких шагах от нее. Темно, но фигура малышки знакома. Алёнка! Святослав отбросил факел и кинулся к ней, развернул девочку к себе. Точно Алёнка, все лицо заплакано. А глаза голубые-голубые, как ледовый океан. И холодные, мертвые глаза.
– Алёнка, ты чего тут? Чего плачешь?
Алёнка печально улыбнулась. Прижалась к узкой груди мальчика, как будто желая укрыться от метели и от всего этого несправедливого мира.
– Беги, Святославушка, беги. Они идут за тобой.
И тут Алёнка оттолкнула его, и вместо маленькой девочки на него уставилась смуглая бородатая морда, перечеркнутая шрамами. Черные глаза впились двумя горящими угольками.
– Вы все умрете, русы! Мы привяжем вас к седлам наших коней и будем волочить по грязному снегу, втопчем в мерзлую землю, а трупы ваши будут неприбранно лежать повсюду на съедение диким псам. Потому что некому будет хоронить вас!
Святослав оттолкнул чужака и побежал назад к деревне. За спиной слышался топот копыт, дикое половецкое улюлюканье и смех.
– Беги, беги, рус. Скоро некуда будет бежать.
Стрела просвистела над головой и воткнулась в снег. Святослав оглянулся и увидел, как степняк схватил Алёнку и закинул поперек седла. А он бежал, бежал от страшного врага, в ужасе, не разбирая дороги. Когда он добрался до леса, по пояс утопая в снегу, над деревней и детинцем уже поднимались клубы черного едкого дыма. На Русь пришла беда. Степняк!..
Глава третья. Пробуждение
Ох уж это сотрясение мозга. Разлепил правый глаз, приподнял левый и снова закрыл. Совсем заплыл. «Ох, и отдубасили меня», – подумал Святослав. А потом в голове всплыл сон. Степняки и девчонка, дочка кузнеца, точно. А мать у нее лекарка. И он, Святослав, в этом сне был у них в избе, кажется, жил там. И воспоминания снова пробудили страх, тот, что гнал его в лес, подальше от людей, что приютили его, подальше от страшного врага. И тут он вздрогнул, в лучах света над ним стоял ангел, даже нимб был, как полагается. Ангел нагнулся пониже, приложил мокрую тряпку ко лбу Святослава. Нет не ангел, оказалось всего лишь иллюзия. Славяне бы сказали, Хорс играет с путником, а какой-нибудь священник, – что черт дурит. Над ним стояла маленькая девочка, но такая… Кудри золотистые, сплетенные вокруг в толстые косы, как-то по-особому. Лицо правильное – и такое придумать нельзя, и на картине его не передашь. Свет в нем, внутренний. Как солнышко ясное. Глазки у девочки голубые-голубые, веселые, озорные и в то же время думой какой-то озабоченные. Ни с кем их не перепутать. Аленка! Точно она, но веселая, живая, не как во сне. Носик-курносик сморщился слегка, девочка отбросила прядь с лица и села рядом со Святославом.
– Ну, дурной. И как же можно себя до такого состояния довести. Ты бы на морду свою посмотрел. Вот красавец…