– Перестань, дед! Хватит поклоны бить, я тебе не боярин и не поп, – Алексей поднял старика за воротник, почувствовав, как тот опасно затрещал, поставил на ноги.
– А ты пошто меня замаешь? – дрожащим голосом пробормотал старик. – Нечего у меня взять… Нету ничего…
– Да ты не бойся, – молодой человек начал понимать, о чем говорил старик – заработала серьга-переводчик. – Ничего мне от тебя не надо, я только спросить хочу.
– Спросить? – дедок шмыгнул носом, вытер засаленным рукавом мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо. Он перестал трястись, но смотрел зло и настороженно. – А сам ты кто? Откель взялся? Ишь, морда какая-то иноземная…
– Я путник, – Алексей осторожно подбирал слова, стараясь говорить с теми же певучими интонациями, что и дед. – С обозом ехал, но отстал. Вот до Москвы добираюсь, только, кажется, заблудился. Далеко ли до Москвы-то? И где все?
Старик, видимо, совсем успокоился, сердито дернул рукой, освобождая рукав, и проворчал себе под нос:
– И правда, иноземец, и говорит по-чудному… Чего один тут шастает? – Затем, обращаясь уже к Алексею, махнул рукой куда-то в сторону. – Там Москва-то, недалече. Кабы не свернул с дороги, а так прямо и топал, то, как раз, туда и пришел бы. Только теперь засветло, все равно, не поспеешь.
– А у вас в деревне переночевать можно?
– Не деревня у нас, а село! Церковь, эвон, отсель видна. Сельцо наше к Андроникову монастырю приписано. – Старик гордо выпятил грудь, вздернул клочковатую бороденку, словно сам был настоятелем этого монастыря.
– Народ ваш где? – допытывался Алексей.
– Народ-то? Дык, все колдуна жечь побежали. Вот и я, было, побежал, да ты поймал. – Старик отряхнул снег с бороды и с тревогой посмотрел на молодого человека. – Грабить точно не будешь?
– Вот, дурной, – Алексей досадливо покрутил головой, – зачем мне тебя грабить? Ты, лучше скажи, что за колдун такой?
– Да кто ж его знает? Зим пять тут живет. Забрел откуда-то и в лесу поселился. А тут указ из монастыря пришел, чтобы, стало быть, поймать и сжечь. Ты бы отпустил меня, а то и не увижу.
– А я и не держу тебя, – пожал плечами парень.
Странный старик бочком, как ворона, отскочил от Алексея и потрусил по улице, опасливо оглядываясь.
Алексей замер размышляя: вернуться ли на дорогу и попытаться добраться до Москвы, пока не стемнело или же заночевать здесь. Хоть после встреч с некромантом и его зомби в XVIII веке молодой человек утратил изрядную долю чувствительности и пугливости, предстоящая казнь внушала отвращение и страх. Конечно, молодой человек знал – колдунов и ведьм жгли не только в Европе, но и в России, а время, в которое он попал, было лихое и недоброе. Но столкнуться с этим в реальности? И нравы в это время были дикие, поэтому попытка помешать расправе над непонятным колдуном может выйти боком, но просто так уйти было сложно. Алексей сжал зубы, уговаривая себя не вмешиваться, не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Ничего не добьешься, разве что, будешь полыхать на соседнем костре, а значит нужно идти. Тем более, зрелище жестокой казни, вряд ли, можно назвать увлекательным.
Молодой человек передернул плечами и уже собрался повернуть назад, как до него донеслись крики и шум голосов. Из узкого проулка вывалилась толпа галдящих людей. Мужики, одетые в зипуны, растоптанные лапти и лохматые шапки, женщины в платках, подметающие снег подолами юбок и радостно визжащие дети. Несколько человек, пыхтя и ругаясь, тащили бревна. Толпа была небольшая – человек тридцать, но шумная.
Терпкая смесь запаха пота, страха, злобы и крови заставила Алексея отшатнуться к стене дома и прижаться к рассохшимся от времени бревнам, стиснув зубы, чтобы сдержать рычание – его звериная сущность, почуяв кровь, рвалась на волю.
Впереди шли два человека в длиннополых кафтанах грязно-бурого цвета, тащившие старика со связанными за спиной руками. Пленник с трудом переставлял ноги, не поспевая за широким шагом конвоиров, время от времени обвисал у них на руках и волочился по снегу. Он был одет лишь в рваную рубаху, из прорех которой выпирали острые лопатки. Длинные седые волосы, слипшиеся то ли от растаявшего снега, то ли от крови, закрывали лицо. Еще двое в кафтанах с широкими топорами на длинных древках подгоняли стрика сзади. «Стрельцы с бердышами», – всплыло откуда-то из глубин памяти. Толпа поравнялась с Алексеем, скрыла от него пленника и конвоиров и покатилась дальше по улице, злобно ворча и потея от страха.
Парень некоторое время смотрел на спины удалявшихся людей, затем решительно направился следом. Он и сам не мог понять, что его влекло к месту казни. Предчувствие каких-то важных событий? Любопытство? Или неотвратимое желание доказать себе, что вмешательство невозможно, и он, Алексей, действительно не сможет ничем помочь? Просто уйти казалось малодушием и трусостью.
Толпа, гомоня, выкатилась за околицу, сгрудилась неподалеку от маленьких, почерневших домиков, скорее всего, бань. Несколько мужиков, скинув с плеч тяжелые бревна, что-то азартно обсуждали с толстяком в длинной шубе нараспашку. Из-за его плеча заинтересованно выглядывал высокий человек с козлиной бородкой, но в спор не ввязывался.
Толстый, или как в те времена говорили, дородный, человек был явно недоволен. Он хрипло ругался и топал ногами. Но мужики не уступали, и до Алексея долетала только многоголосая брань, лишенная какого-либо смысла. Остальная толпа увлеченно наблюдала за спорщиками, время от времени подбадривая то одну, то другую сторону. Нужно было как-то устанавливать контакт с местными жителями, хотя бы для того, чтобы адаптироваться к непривычному времени, обычаям и речи, и молодой человек подошел поближе.
– А из-за чего они там ругаются? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и заинтересованно.
Толпа раздалась в стороны, шарахнувшись от него как от заразного – чужих здесь явно не любили. Десятки глаз смотрели настороженно и оценивающе. Молодой человек уже приготовился рассказать душещипательную историю про несчастного путника, отставшего от обоза и потерявшего коня, как откуда-то сбоку выскочил давешний дед.
– Это немчин! – со знанием дела заявил старик, ткнув в Алексея клюкой. – От своих, вишь, отстал, да по бестолковости не на ту дорогу повернул. Вот и мыкается тута… Любопытствует, стало быть.
Селяне с легким сочувствием оглядели «бестолкового иностранца» и утратили к нему всякий интерес. Видимо, подобные происшествия были не в диковинку, в отличие от предстоящей казни колдуна. Никто не хотел отвлекаться на иноземца, чтобы не пропустить что-нибудь интересное. Только дед на правах старого знакомого или просто в силу присущей болтливости принялся словоохотливо объяснять, что тот, который пузатый – местный староста Тихон, по прозванию Лапша, а рядом с ним Тимоха – целовальник здешний.
– Мужики-то бревна на сруб притащили, да мало, а еще раз идти никому неохота, да и вечереет уже. Пока туда-сюда ходят, совсем стемнеет. Негоже ночью божий суд вершить. Староста-то, вишь, предлагает со срубом не возиться, а в бане сжечь. Только каждому своей бани жалко. Вот и спорят.
Дед продолжал рассуждать, сравнивая достоинства разных бань, но Алексей его уже не слушал – тут все было ясно. Он обратил внимание на стоящего поодаль колдуна. Его все так же держали стрельцы, с интересом наблюдавшие за спором и, кажется, уже бившиеся об заклад, чью баню палить будут. Рядом с ними крутился маленький человечек. Длинный подол подрясника, выглядывавший из-под овчинного тулупа, и сбитая на бок скуфейка говорили о том, что это местный служитель культа. Поп на спорщиков внимания не обращал, а ругался и плевался в колдуна, стараясь ударить того кулаком по лицу. Когда поборнику православной веры это удавалось, колдун дергался и мотал головой, стряхивая на затоптанный снег алые капли крови. Наконец один из стрельцов, попридержав рьяного служителя культа, начал что-то ему укоризненно выговаривать. Но поп вырвался, затряс кулаками, и до Алексея донеслось: «Анафеме предам! Нечестивому пособляешь?!» вперемешку с отборным матом.