Орден Хранителей. Инквизитор
Глава 01
Представитель Объединенной Инквизиции напоминал объевшуюся жабу. Иван так ему и сказал — объевшуюся жабу. Не сразу, конечно, сказал. Было бы странно, если бы специальный агент Ордена Охранителей сказанул такое инквизитору прямо с порога, в самом начале заседания комиссии.
Нелепо было бы.
Входит Иван Александров, он же Ванька Сашкин, он же Ванька-Каин в спецкомнату, окидывает орлиным взглядом собравшихся, раскланивается с отцом Серафимом и отцом Стефаном, машет рукой Игнату Рыкову, который все еще не привык к своей новой должности исполняющего обязанности начальника Конюшни, затем вежливо здоровается с вопрошающими и дознавателем, а потом бац — а ведь похожи вы, святой отец, на жабу.
Нет, конечно, было бы забавно посмотреть на смену чувств и эмоций на лицах собравшихся, может быть, даже поучительно. Но Иван сдержался. Он терпел два месяца предварительного следствия в изоляторе. А тут нужно было вытерпеть всего шесть часов беспрерывного общения с не слишком большим количеством людей, пусть странных и не очень приятных, но все-таки обычных людей.
Целых шесть часов.
Члены комиссии имели возможность вставать, ходить по комнате, выходить из нее и возвращаться, благоухая кофе и чем-то копченым, а Ивану разрешили два раза сходить в туалет и предложили чашку чаю с парой тощих печенюшек.
Отец Серафим, правда, не выходил. И вопросов не задавал, сидел в уголке и смотрел на свои ладони, будто видел их впервые. Или что-то было там такое важное написано, что полностью занимало внимание священника. Всего пару раз Шестикрылый мельком глянул на Ивана.
Первый раз, когда тот сообщил уважаемому собранию, что ему до сраки их просвещенное мнение по поводу событий на дороге между Эйлатом и Иерусалимом. И второй, когда Иван все-таки не сдержался и выдал председателю смешанной комиссии высокоуважаемому отцу Жозефу по поводу сходства его, отца Жозефа, с земноводным. Да еще и с объевшимся.
Иван хотел еще добавить, чего именно, по его мнению, объелся отец Жозеф, но, уловив во взгляде отца Серафима неодобрение, ограничился только констатацией.
— Что? — переспросил инквизитор, не поверив своим ушам.
Иван повторил.
Рыков громко хмыкнул и отвернулся к стене, чтобы не заржать. Игнат не очень умел сдерживать эмоции и скрывать свои чувства. Как вообще его поставили на место погибшего Токарева, Иван не понимал, да и не особенно старался. Все равно не выходило им служить вместе. Никак не выходило.
— На жабу? — спокойно спросил отец Жозеф.
— Да, отец, на мерзкую, жирную, наглую жабу, — вежливо улыбнувшись, подтвердил Иван.
— И вы полагаете, что этот факт освобождает вас от необходимости отвечать на вопросы этой самой жабы? — невозмутимо осведомился инквизитор.
Это он хорошо спросил, не мог не отметить мысленно Иван. Это все эмоции, которые на собравшихся впечатления произвести не могут. Особого впечатления. Разве что сегодня вечером Игнат Рыков расскажет об этом коллегам Александрова, и те покачают головами, кто с одобрением, а кто и с осуждением.
Попал в дерьмо, так молчи и обтекай. А наносить личные оскорбления представителям Объединенной Инквизиции — развлечение специфическое, сродни прогулкам на минном поле и разборке на досуге фугасов. При игре в гусарскую рулетку шансов пострадать меньше, чем при ссоре с инквизитором.
Но Ивана понесло.
Он уже рассказал не просто все. Он уже несколько раз отвечал на одни и те же вопросы, раз десять описывал то, как погибла его рейдовая группа, и семь раз пытался объяснить, отчего поступил так неправильно, обнаружив своего умирающего друга Фому Свечина. Как можно объяснить, почему он, специальный агент Александров, вместо того чтобы вызвать подмогу и заняться молитвами над умирающим другом с целью хоть частично облегчить его будущую участь, воспроизвел обряд пожирания греха, воплощенный в поедание хлеба с солью.
Вы знали, что этот обряд не одобрен Объединенной Церковью? — знаю — тогда зачем? — Фома просил — но вы ведь знали, что, взяв на себя неизвестные вам грехи, вы не сможете не только отмолить их, но даже и получить отпущение? — знали — не ерничайте — и в мыслях не было — но вы ведь погубили душу — это мое дело, свобода совести, знаете ли…
— Ладно, — тяжело вздохнул отец Жозеф. — Это действительно ваш выбор, поясните нам тогда, отчего это Бездна… Служба Спасения спасала вам жизнь? Наши врачи, осмотрев вас, пришли к выводу, что курс лечения, полученный вами, по цене в несколько раз перекрывает ваше годовое жалованье, а, кроме того, помощь вообще не могла быть оказана Службой Спасения без подписания Договора с передачей прав на вашу душу…
— Ну не знаю я! — выкрикнул Иван. — Не знаю! Я Договора не подписывал. Иначе от меня несло бы серой, как все присутствующие прекрасно знают. А от меня сейчас разит разве что сероводородом, но это не от того, что я предался, а от злости и хренового питания в изоляторе.
— Неуважение к комиссии только отягчает вашу участь, — проблеял один из дознавателей, молодой и тщедушный новичок, появившийся в Иерусалиме всего месяц назад.
На него все посмотрели с жалостью, и тот густо покраснел, сообразив, что человек, обреченный на Бездну, да еще без всяких льгот и договорных обязательств, может плевать на любую комиссию с самой высокой колокольни.
Все, собравшиеся в помещении, помолчали пару минут.
Разговор явно зашел в тупик, придать ему новое развитие могли только пытки, но приступать к ним вот так сразу, после вежливого шестичасового разговора было как-то не с руки.
— Да, — сказал отец Жозеф. — Вы поставили меня в неловкое положение…
— Побойтесь Бога! — воскликнул Иван Александров и протянул к инквизитору руки ладонями вверх. — Мои руки чисты, я к вам не прикасался и ни в какие положения не ставил. Если у вас возникло какое-то особое положение, то тут я не виноват и участия в этом не принимал.
Это уже было прямое оскорбление. Все опустили глаза, а отец Жозеф возвел их горе. Его губы беззвучно зашевелились, инквизитор молился. Или матерился, пытаясь удержать себя в руках.
А может, совмещал ругань с молитвой, бог его знает, Иван не умел читать по губам.
Отец Серафим встал со своего места, подошел к Ивану и влепил подзатыльник. В ушах Александрова зазвенело.
— Я могу поговорить с этим идиотом один на один? — спросил Шестикрылый, ни к кому лично не обращаясь.
Все торопливо вскочили и направились к выходу, старательно обходя Ивана взглядами. Только Рыков подмигнул ему, проходя мимо.
Пошел ты в задницу, подумал Иван, со своей поддержкой. Ни хрена ты не можешь сделать и поддержать. Ни хрена. Хоть сто раз подмигни, все будет так, как скажет Объединенная Инквизиция, и ты проголосуешь за это решение, не раздумывая. А придешь домой, достанешь из холодильника бутылку, выжрешь ее содержимое, чтобы потом иметь возможность сказать себе самому, что так тошнит тебя от выпитого, а не от осознания собственного бессилия.
— Посекретничать хотели, святой отец? — спросил Иван, когда члены комиссии вышли. — Так вынужден напомнить, что все в комнате для заседаний пишется на аппаратуру. Будете продолжать побои — делайте мужественное лицо. И улыбайтесь.
Удар у Шестикрылого, как оказалось, был поставлен неплохо. На твердую четверку. Александров слетел со стула и здорово приложился головой об пол.
— Браво, — сказал Иван. — Я вот сейчас встану и подставлю другую щеку… Полежу минутку и обязательно подставлю. Вы не расслабляйтесь, я быстро…
— Быстро он, — пробормотал отец Серафим, наклонился и рывком поставил Ивана на ноги. — Голову держать так и не научился… Сильно ударился?
— Научился не научился… — Иван осторожно потрогал затылок. — И ведь сказано же — не убий.
— Я и не убил. С трудом, но сдержался. — Отец Серафим замахнулся, Иван зажмурился и присел, прикрывая голову руками. — Дебильный ребенок, честное слово!