— Совет да любовь!
Рух отстранился от манящего, упругого тела. Всему свое время.
— Счастья!
— Совет да любовь!
— Погорлопанили и будет. Идите нахер! — Рух переступил границу тьмы с тьмой. Голоса утихали, народ повалил с горки шумной гурьбой. Ночь впереди веселая, пьяная. Заступу женили. Вдали, за Гажьей топью, ветвистые молнии рвали небесные потроха. Бабья песня доносилась обрывками:
— Отставала лебедушка, Да отставала лебедь белая Прочь от стада лебединого, Приставала лебедушка Да приставала лебедь белая, К черну ворону…
Невеста споткнулась в кромешной темноте, крепче вцепилась в руку. Послышался удар, видимо локтем, и сдавленный писк.
— Осторожно, ступеньки, — предупредил Бучила.
— Темно, батюшка.
— Так ночь.
Невеста едва слышно всхлипнула.
— Боишься меня? — спросил Рух.
— Боюсь маненько, — призналась Марьюшка. — Раньше страсть как боялась, а потом дедушка Анисим отвару дал, я успокоилась.
Добрый дедушка, — хмыкнул про себя Рух, чувствуя на губах вяжущий вкус конопляного масла, спорыньи и мака. Опоили девку, потому и ноги еле несет. А по другому невесты к Бучиле не ходят.
— Холодно, — пожаловалась невеста.
— Привыкай, в холоде мясо дольше хранится, будешь вечно молодой и красивой, — невесело отшутился Рух.
Марьюшка рассмеялась, словно бусы на серебряное блюдо просыпала.
— Печку бы затопить.
«Хозяйственная», — умилился Бучила. Разные у него жены были: покорные и вздорные, милые и сварливые, хохотушки и плаксы. Ни с одной не ужился. Может вот она, та единственная? А если судьба?
В женскую половину он пропустил ее первой, сам следом вошел. Сквозняки дули из переходов и трещин, разбавляя сладковатый дух разложения. Невеста, сама того не желая, прижалась к суженому, ища тепла, но обретая стылость и тлен.
— Где мы, батюшка? Ничего не вижу.
Рух не ответил. Не счел нужным, прекрасно зная, что с такими молоденькими и упругими делают. Беседы закончились.