Как минул день в стенах Кириятского детинца, он засобирался домой. И нынче хорошо так было ехать по большаку. Снова легонько мело ночью, а вот нынче всё успокоилось. Ярко сияло Око на прозрачно-синем небоскате, только малые обрывки безобидных облаков изредка проплывали по нему, проползали едва заметными тенями по искрящемуся — только и щуриться — простору. Ощутимый мороз проходился грубой щёткой по щекам и носу. Звенко, подгоняемый им, бежал быстро и легко, оставляя в мягком снегу глубокие следы копыт. Его чуть схваченная инеем грива, развеваясь на ветру, ударяла по кистям рук. Медведь то и дело смахивал грубой рукавицей выступающие в уголках глаз слёзы и дышал полной грудью, не боясь застудиться. Голова от того становилась ясная-ясная. Одна только мысль тревожила: что толком пока помочь князь ему не смог. Хоть и отправил нарочного к миртам, чтобы Рогла предупредить, передать недобрую весть, а дело это в ближайшее время не решит. А потому придётся люду в Беглице на время поближе к околице держаться.
Удалось только уговорить Кирилла хотя бы десяток кметей в Беглицу отправить, чтобы помогли с дозорами: ведь воины они умелые, и справятся с каким неведомым неприятелем, будь то зверь или человек, гораздо лучше, чем обычные весечане. Хоть и там, конечно, мужики крепкие и охоте наученные: порой только ей и приходилось спасаться в тяжёлые времена. Такие случаются в каждом княжестве, каким бы ни был князь умелым правителем.
Вот и эта зима обещала стать непростой. Всё, что случилось в княжестве за год, всё зло, что разлилось по этим землям, как будто отравили её. Хлеб хоть и уродился, да не слишком обильно. Людей много занимало других забот, кроме того, чтобы поля холить. Так уж сложилось — и теперь всем вместе это преодолевать.
Кмети обещались выехать почти вслед за Медведем, но он дожидаться их не стал. Не давала тревога рассиживаться в знакомом детинце, таком родном, почти как дом, в котором с самого детства живёшь. Но теперь он осознавал, что другая жизнь у него впереди, как ни горько расставаться с прежней. Наверное, ему нужно было прожить в стенах крома ещё день, чтобы в полной мере это понять.
Бледное зимнее око тащилось вслед за Медведем всю дорогу, только едва приподнимаясь над окоёмом, будто из последних сил. Скоро уж Корочун — самая длинная ночь в годовом коло. И виделось в том теперь нечто зловещее, словно эти дни снова пережить удастся не всем. В мыслях было удивительно чисто, а вот в груди как будто тянуло. И чувство это становилось всё отчётливее и тяжелее, оттенённое безмятежностью и сонливостью присыпанных снегом лядин вокруг. Тишиной застывшего леса, который как будто и не дышал теперь вовсе. Только слышалось то и дело поскрипывание сосновых стволов и перезвон ледяного ветра в кронах.
Уже начало смеркаться, когда Медведь добрался до Беглицы. И услышал сразу звонкий голос брата Руслава в избе. Высокий — Крижаны. Смех, топот, какой-то звон. И всё раздумывал Медведь над тем, пока ставил жеребца в тёплое стойло: а не стоит ли к тому привыкать? Может быть, путь, указанный Вилославом, верный?
Да что-то не сходилось в душе при мысли о женитьбе на Крижане, словно заусенцами цеплялось.
Медведь прошёл через прохладные сени — в избу. Едва не сшиб его с ног запах наваристой похлёбки: не иначе с уткой, которую Крижана достала из подпола. Девушка, которая что-то увлечённо рассказывала братцу, вскинула голову тут же. Засуетилась, захлопотала.
— Устал? — спросила смущённо, будто в последний миг решилась.
Уж больно по-домашнему прозвучало, да не подходяще этой опустевшей без отца и Переславы избе. От слова этого простого что-то внутри вздрогнуло
— Не суетись, Крижана, — попытался остудить пыл девушки Медведь. — Я и сам могу... 3ec623
Признаться, её суета даже раздражать начала тем сильнее, чем больше Медведь за ней наблюдал. Да ещё и Руслав вертелся вокруг девицы, точно щенок.
— Да ты поешь. А то потом кто знает, когда за стол сядешь, — по-свойски отмахнулась от него девица. — У нас ведь тут весть тебя дожидается.
В мгновение ока, едва успел Медведь руки с дороги ополоснуть и за стол усесться, перед ним возникла и миса полная похлёбки с плавающим на поверхности её жиринками. И хлеб ржаной, и крынка с молоком: не иначе из своего дома принесла.
— Что за вести? — Медведь покрутил в пальцах собственными руками вырезанную ложку и взглянул на брата, который наконец успокоился и уже сел рядом с ним, нетерпеливо ёрзая на месте. Уж он-то точно проголодался, после целого дня вместе с Крижаной, которая и сама ещё почти ребёнок.
— Так, отец сказал, приехала к нам нынче днём женщина одна. То ли волхва, то ли ведунья. Она много о себе рассказывать не хотела. Сказала, только с тобой говорить станет.
— А имя? — Медведь даже привстал, отложив ложку. — Зачем она пришла?
— Так она, может, только отцу и сказала. А я знаю только, что помочь хочет. Да только бабы-то наши не слишком ей верят, — пожала плечами Крижана. — Никого стеснять она не хотела, а потому остановилась в избе Гатеня. Тебя ждёт.
И послышалась в чуть настороженном голосе девушки и обида, как будто Медведь её вдруг чем-то задел. Может, тем, что чужачкой слишком рьяно интересоваться принялся? А он встал просто и отправился на встречу нежданной гостье. Вот уж кто явно не случайно тут появился в такие непростые дни, так это она.
Сумерки стали плотнее, подёрнулись густой синью морозного, усыпанного звёздами, словно драгоценными бусинами, неба. Неведомо откуда, подхваченный с какой ветки или крыши, сыпанул снежок в лицо — и тут же растаял, охладив горячие виски. Тихо было в веси. Даже собак не лаяли, словно и они чуяли всю тяжесть того горя, что случилось тут недавно. Медведь вошёл на пустой двор, один из многих в Беглице, которые теперь Рыси стороной обходить пытались. Потому как не может быть добра от дома, куда никто из семьи большой после той ночи памятной не вернулся. Жил тут с женой и единственной оставшейся на ту пору незамужней дочерью пастух Гатеня. Да не успели они в лесу укрыться, как налетели со всех сторону призванные чудища.
Никто в веси не стал после отскребать здесь кровь от пола, и вещи забирать, даже самые ценные, что могли бы ещё хорошую службу другим сослужить. Что-то только уложили в погребальные костры, чтобы с хозяевами остались. Волхв здешний, молодой ещё, чернобородый Бахта провёл обряды очистительные, чтобы души мёртвых не тревожили живых — и о месте этом постарались забыть. С тех пор стояла пустая изба, выстывала без людского тепла. А теперь вдруг словно засияла светом незримым, но ощутимым некими непознанными глубинами души.
“Волхва”, — билась в голове мысль. Откуда бы ей взяться, этой девушке загадочной? И словно из-под земли она выросла, будто сам Велес её из леса вдруг вынул и перед людьми поставил. Медведь оббил снег с сапог, прежде чем в сени войти. Ступил — и удивился: до чего пряно и дурманно пахло теперь в них. Травами сухими, словно в клетушке знахарки, и варевом ароматным — уже из самой избы. И как будто не было лун этих — запустения, мёртвой тишины. И казалось, снова выскочит сейчас из дома звонкая Ерга, какой помнил её ещё Медведь. И строгий голос хозяйки донесётся из тёплого, приветливого нутра жилища.