- Так принеси ее сюда, и быстро, одна нога здесь!... - заорал на него король. Губернатор Бастилии побагровел и выскочил как ошпаренный. Все ждали в не обещающем ничего доброго молчании, над которым навис бременем неожиданный гнев повелителя. Когда Сен-Мар вновь появился в подвале и открыл деревянную шкатулку, из ее внутренностей внезапно появился осветивший полутьму блеск. Перепуганный Сен-Мар упустил ящичек на землю. Тот упал на солому, и оттуда вылетели отобранные у Стайнберга мастерфон и видекс, отбросивший сноп света в самый центр распятия. На своеобразном экране можно было видеть произведение Риго - фигуру Людовика в коронационном одеянии.
- Чары! - только и пробормотал священник, делая рукой знак креста. - Колдовство! Apage satanas!!! Людовик зло поглядел на него и проворчал:
- Заткнись, идиот, или выметайся!
После чего он приблизился к видексу и осторожно поднял его. Присматривался долго.
- Именно так все и будет, - шепнул он. - Риго сделает увеличение и заплатит головой, если ошибется хотя бы на волосок в парике!
Он обернулся к стоящему рядом дворянину и, показывая ему видекс, спросил:
- Ты хоть догадываешься, граф, в чем тут штука? У тебя такое собрание стекла, что считаешься знатоком. Докажи же сейчас, что тебя недаром считают таким.
Спрошенный сделал шаг вперед и ответил, подумав:
- Не знаю, сир, но думаю, что это венецианское стекло, объединенное с каким-то кристаллом. Ремесленники Мурано и Бурано творят со стеклом такие чудеса, что в это трудно поверить. Один беглец из Венеции, бывший секретарь дожа, говорил мне, что кое-кто из них применяет заклинания и чары...
- Я же говорил, что это колдовство! - отозвался священник Жиро.
- Я же говорил, что это венецианский шпион! - вторил ему офицер.
Король успокоил их гневным взглядом и повернулся к Стайнбергу. Он подошел к нему, привстал на колени и тихо спросил:
- Ты слышишь, что я тебе говорю?
Стайнберг пошевелил спекшимися губами и опустил веки, давая понять, что слышит.
Людовик наклонился еще ниже и, приблизив губы к самому уху лежащего, сказал так тихо, что его слова, заглушаемые шипением горящих факелов, не достигли ушей стоящих чиновников и дворян:
- Не знаю, кто прислал тебя, Бог или Сатана. Но ты принес мне самый лучший портрет, посему я дарую тебе жизнь. Я спрячу твое лицо от мучавшей тебя банды и буду тебя хорошо кормить, но ты взамен выпросишь для меня милости на небе или в преисподней. Я еще хочу пожить, но когда придут мои последние денечки, еще поторгуюсь тобою с тем, кто тебя прислал. Пока!
Он встал с колен и приказал: - Мы приказываем забрать его в камеру и уже не подвергать пыткам! Это человек сумасшедший. Он станет моим личным заключенным. Тот, кто теперь тронет его пальцем, пожалеет, что вообще родился на свет. Тот же из вас, кто пискнет хотя бы словечко о нем или о том, что здесь видел, кому угодно, жене или даже на исповеди, пожалеет во сто крат!
- А не лучше было бы его повесить? - спросил Сен-Мар.
- Зачем же, - добродушно развел руками король. - Зачем же, чтобы нас считали бессердечными? Разве не занимаемся мы милосердием, управляя людьми и их делами? Как говаривал наш покойный Кольбер: "Все мы осуждены делать людям добро, даже вопреки их желаниям"... Так что не обижайте его.
Когда Стайнберга выносили, Людовик кивнул Сен-Мару и отошел с ним в сторонку.
- Слишком много людей уже знает о нем, следовало бы уменьшить их число, - шепнул он. - Графа беру на себя, очень скоро после обеда у него случится несварение желудка, и он оставит нашу юдоль. Ты же убьешь палача, его помощников и всех тех, кто может проговориться!
- Значит и де Юнка, Рейля и Жиро, сир?