— Помоги мне, Жульен. Мне действительно нужна твоя помощь.
Он молча повернул голову в мою сторону.
— Ты ведь знаешь, мне запрещено с тобой разговаривать. Пролив кровь тех преступников, ты тем самым осквернил этот храм.
— Да-а, когда они ворвались сюда, вооруженные до зубов, господь не спустился с небес. Моей рукой он управлял в тот момент! Я был богом в тот момент! Не выстрели я тогда, вас всех уже не было бы в живых, а быть может и этого храма. Меня не судить, меня благодарить надо. И все кто стоит выше тебя, прекрасно это знают. Они были преступниками, убийцами! Застрелив их здесь, я сделал одолжение и им, и правосудию, и тем семьям, чьи родственники погибли от их рук.
— Ты не давал им жизнь, ни тебе их отбирать. Только господь имеет на это право. Больше мне сказать тебе нечего.
Сигарета догорела, а синевато-серая дымка заполнила всю исповедальню. Почему все так происходит? Нас самого детства пытаются затолкнуть в храмы, подвести к богу, вопреки нашему же желанию. Но, когда наступает момент истинной потребности в чем-то высоком, возвышенном, божественном, все отворачиваются от нас. Никому нет до нас дела. Мы остаемся одни против всех проблем, ровным строем наступающих на нас. И единственное, что остается для нас, так это броситься к ним навстречу.
Бросив окурок на пол и раздавив его уголком ботинка, я уже собирался уходить. Как вдруг, с той стороны исповедальни послышался голос святого отца. Он просил остаться и объяснить всю ситуацию.
— Жульен, мне снова придется пойти на преступление. На этот раз не ради государства и общества, а ради себя, ради своей жизни. Через два дня состоится суд, на котором будет рассматриваться дело Гарро. Там будут предоставлены улики против нашего отдела. Послушай, ты ведь не хуже меня знаешь, что все, что мы делали, было сделано ради других людей, ради нашего государства. Да, пусть мы достигали нужных нам результатов не совсем законным путем, но ведь достигали. Преступность была почти искоренена, а та, что осталась, была под нашим контролем. Да спроси ты любого в городе, и он скажет тебе тоже самое. Маленькое зло, ради большого добра, разве обмен не равноценен? Разве то, что мы делали можно назвать преступлением?
Святой отец грустно выдохнул.
— Послушай, Винсент. Я не могу оправдать то, что было раньше, и тем более то, что может случиться вскоре. Ни одно убийство или другое преступление не может быть оправдано, какие бы благие цели оно не преследовало. За все придется платить: либо сегодня, здесь на земле, либо завтра на небесах. Но от возмездия невозможно уйти, да, его можно отодвинуть, но уйти — нет. И ты должен это понять. Убив этого человека, ты не исправишь свое положение, а только ухудшишь. Ведь зло, под какой бы маской оно не скрывалось, так и останется безнаказанным. Ты столько времени посвятил искоренению преступности и зла в этом городе, что сам и не заметил как стал воплощением этого зла. Сколько подпольных борделей вы содержали, сколько хороших семей распалось из-за того, что мужья ходили в них? А сколько человек пострадало, было убито или пропали без вести на пути к этому искоренению и контролю? Ты не задумывался над этим?
— Нельзя сделать омлет не разбив яиц. Эта была та цена, и мы заплатили. И если мне придется заплатить еще раз, я сделаю это. Без сожаления.
— Прости, Винсент, но ты вынуждаешь меня обратиться в полицию.
Я с недоумением обратился к нему.
— А как же тайна исповеди? Ты нарушишь ее?
Он замолчал. Я не стал ждать от него ответа и просто вышел наружу. В храме все также было пусто и просторно, даже воздух здесь был какой-то другой. Мне было больно уходить отсюда, ведь я так и не получил совета. Я шел все дальше, пока у самого входа не обернулся назад. Там, в глубине храме, я опять увидел ту самую монахиню. Словно невидимой кистью, она провела по воздуху рукой и, перекрестив меня, опять растворилась среди храмовых колонн.
Я возвращался к машине в угнетенном состоянии. Ответы на вопросы так и остались неведомы для меня, и я опять остался наедине со своим прошлым. Что делать дальше? Как поступить? Все это терзало меня и не давало покоя.
Филипп все также стоял возле машины и спокойно выпускал небольшие струйки табачного дыма. Он смотрел в мою сторону с легким удивлением, ведь ему было известно о моем отношению к религии. Бросив и растоптав окурок, он сел в машину и вставил ключ в зажигание.
— Что случилось, Винсент?
— О чем ты? Я не понимаю.
— Хватит юлить. Я тебя сто лет знаю. С каких это пор ты стал исповедаться, ты ведь ненавидишь церковников.
— Ты что следил за мной? Не очень хорошо с твоей стороны.
— Прости, но я должен был знать, в чем дело. Мы с тобой в одной лодке и, когда один начинает грести в другую сторону, я должен знать почему. Это как-то связано с тем случаем два года назад?