Впоследствии говорили, что именно тогда под влиянием этого события у Минуция зародился его ужасный преступный замысел…
Но об этом читатель узнает немного позднее, а пока вернемся к нашему прожигателю жизни, которого мы застали в его собственной постели, после того как он проснулся утром памятного дня, начавшегося триумфом Мария над Югуртой.
В том, что он проснулся довольно поздно, молодой человек убедился, взглянув на клепсидру[121], стоявшую на дельфийском столике под крошечным окном, из которого в полутемный конклав[122] врывались лучи солнечного света.
Время приближалось к полудню.
Минуций, зевая, перевернулся со спины на правый бок, лицом к двери, и громко позвал:
— Пангей! Где ты там, чтобы Орк[123] тебя забрал?..
— Я здесь, господин! — послышался голос за дверью, завеса которой вскоре распахнулась, и в комнату вбежал смуглый черноволосый юноша лет двадцати. Он был в голубой тунике и в домашних сандалиях из желтой кожи.
— Я здесь, мой господин, — повторил юноша. — С добрым утром!
Минуций с трудом оторвал голову от подушки и посмотрел на слугу мутным взором.
— Почему я до сих пор в постели? Почему меня не разбудил? — сердито спросил он.
— Я несколько раз пытался это сделать, но ты неизменно посылал меня в Тартар[124], — ответил юноша, пряча в глазах усмешку.
Минуций с озабоченным видом потер лоб рукой, видимо, что-то припоминая.
— Послушай-ка, Пангей, — сказал он немного погодя. — Кажется, вчера я договорился с Марком Лабиеном, что он зайдет ко мне сегодня утром… Ну да, мы хотели вместе побывать в городе и посмотреть триумфальное шествие.
— Триумф уже в самом разгаре, — заметил Пангей.
— Вот проклятье! Вчера я здорово наглотался аминейского пополам с анцийским… Давай-ка, Пангей, принеси чего-нибудь опохмелиться!
— Неэра только что поставила аутепсу[125], — сказал Пангей.
— Беги, беги, Пангей, и поторопи ее, ради всех богов! — с раздражением приказал Минуций, снова роняя голову на подушку и закрывая глаза.
Пангей повиновался и тут же выскользнул за дверь.
Вечер в канун новых календ[126] Минуций провел в доме приятеля своего, Марка Лабиена, точнее, в доме его отца, Секста Аттия Лабиена.
Они знали друг друга с детства и вместе участвовали во фракийском походе. Лабиен в отличие от Минуция продолжал военную службу. Он уже принимал участие в четырех годичных походах и дослужился до центуриона примипилов[127]. Последние два года Лабиен служил под началом Сервилия Цепиона, который вел войну с тектосагами, а потом двинул свою армию на помощь консулу Гнею Манлию Максиму, выступившему против кимвров, прорвавшихся на левый берег Родана[128]. В случайной стычке с кимврами Лабиен получил ранение, и это, несомненно, спасло ему жизнь: пока он лечил рану в Араузионе, неподалеку от города произошла битва, в которой римляне потерпели сокрушительное поражение. Поначалу был слух, что из двух римских армий, сражавшихся с кимврами, всего нескольким десяткам солдат удалось спастись бегством.
На пиру у Лабиенов в числе прочих гостей был юный Квинт Серторий[129], вместе с которым Марк, получивший отпуск по случаю ранения, вернулся из Галлии в Рим. Семья Сертория жила в Нурсии[130], но он задержался в Риме, прежде чем уехать в родной город и проведать своих родных и близких.
Этому молодому храбрецу посчастливилось живым вырваться из сражения под Араузионом: он был ранен, потерял коня и спасся вплавь через Родан в полном вооружении. Серторий был не только сослуживцем Лабиена — их семьи связывали узы гостеприимства[131]. Собственно в честь приезда сына и молодого гостеприимца старик Лабиен устроил в своем доме торжественный пир.