– Ваш сын не видел, что именно забрал Леопольд Эттингер? – спросила мадемуазель Алис.
Гренье покачал головой:
– Нет. Но, во всяком случае, явно что-то небольшое, потому что мсье Леопольд сразу же спрятал ту вещь в карман.
– Еще один вопрос, – добавила мадемуазель Алис. – Филипп, случайно, не рассказывал, был ли рядом со столом стул и как именно он располагался?
– Рассказывал, – кивнул Гренье. – Стул, на котором обычно сидела мадам, стоял перед столом боком. – Старик немного помедлил, затем добавил: – Кстати, если вам интересно, когда мсье Леопольд подходил к столу, он развернул стул и поставил его, как тот стоял раньше. Все произошло очень быстро, потому что уже в следующее мгновение мсье Рейнольдс выбежал из спальни жены и стал говорить, заикаясь от волнения, что надо опросить всех – может быть, кто-то видел Жинетту, она наверняка куда-то вышла. Все понимали, что произошло несчастье и ничего уже нельзя изменить, но никто не осмеливался сказать это вслух. Поэтому Буайе побежал будить гостей, а Филиппа послали за капитаном.
– Мы не обсудили еще один вопрос, – вмешался Видаль. – Окно. Правда ли, что яхта «Любимая» была сконструирована таким образом, что окна находились достаточно высоко?
– Да, – ответил Гренье. – В туалетной комнате хозяйки пол, как вы помните, был выше на три ступени, но все равно окно находилось не низко, тем более что и сама хозяйка была невысокого роста.
– Иными словами, – подытожил журналист, – она никак не могла выпасть в окно сама. А ведь выдвигалась версия, что актриса захотела подышать свежим воздухом, поэтому открыла окно, взобралась на туалетный столик и села на окно спиной к реке. Только вот авторы сей замечательной версии забыли главное – речь идет о ненастной ночи, когда лил дождь. Вы можете себе представить человека, который во время ночного ливня станет распахивать окна и высовываться наружу?
Гренье развел руками со словами:
– В этой истории вообще много странного, мсье. А я могу рассказать вам только то, что говорил мой сын. Боюсь, знал он не так уж много.
– Кстати об окне, – вмешалась мадемуазель Алис. – Ваш сын ведь видел его вблизи. Были ли на нем какие-то следы, к примеру, царапины на раме, или трещины на стекле, или…
– Я понял, – кивнул старик. – И мы с Филиппом тоже это обсуждали. Но окно было таким же, как и всегда.
– Однако в прессу все же просочились сведения о разбитом стекле в каюте мадемуазель Лантельм, – хмуро заметил Видаль. – У вас есть объяснение по данному поводу?
– Речь шла о другом окне, в спальне, – ответил Гренье. – Там действительно треснуло одно стекло – сразу после того, как покинули Амстердам. По словам хозяйки, в стекло ударилась какая-то шальная птица. Но оно не разбилось, там была небольшая трещина, вот и все.
– Давайте снова вернемся к событиям роковой ночи, – попросила мадемуазель Алис. – Ваш сын пошел за капитаном Обри… Что было дальше?
– Капитан встал с постели, выслушал Филиппа и отправился поднимать остальных матросов. Один из них должен был ночью оставаться на палубе, но на месте его не оказалось. Он сначала говорил, что просто отлучился на минуту, но в конце концов признался, что промок до костей и спрятался от дождя в кубрик. По этой причине он не мог сказать капитану ничего вразумительного. Замечу: будь он на своем посту, не исключено, что тревогу удалось бы поднять раньше, и, может быть, мадемуазель Лантельм сумели бы спасти. Капитан Обри очень рассердился. Напустился было на матроса, но внезапно умолк и буркнул: «Впрочем, может быть, и хорошо, что тебя там не было». Его фразу Филипп слышал собственными ушами.
– Как по-вашему, что капитан имел в виду? – спросил журналист.
– Филипп понял его слова в одном смысле – в тот момент капитан не верил, что хозяйка могла случайно выпасть из окна. Если бы матрос находился на своем месте, то мог бы увидеть слишком многое, и неизвестно, чем бы это для него обернулось. Тем временем Буайе поднял остальных гостей и сообщил им, что с хозяйкой случилось несчастье. Он сам, мсье Леопольд, дворецкий Фонтане, горничная Жюли, мадемуазель Ларжильер, ее актер и старый мсье – Филипп не помнил его фамилии – собрались в салоне. Через какое-то время туда пришел и Рейнольдс, но никто не мог сообщить ему ничего утешительного. Никто, конечно, не видел мадемуазель Лантельм после того, как та поздно вечером ушла к себе. Старик сказал, что она не умела плавать и, если выпала в окно, наверняка уже утонула. Может быть, он был прав, но ему не следовало так говорить о хозяйке, которую все видели живой и здоровой еще каких-то пару часов назад. Рейнольдс чуть не набросился на старика с кулаками, его оттащили. Потом пришел капитан, и хозяин стал требовать, чтобы Обри сразу же отправился на поиски его жены. Ему пытались возражать, что стоит ночь, в воде ничего не видно, но магнат стоял на своем. Мсье Буайе пытался его уговорить, но тут Рейнольдс сломался окончательно, с ним случилась настоящая истерика. Он кричал, мол, как они не понимают, Жинетта, может быть, еще жива, говорил тысячи безумных вещей, вроде он все знает о них, а потом потерял сознание.
– Что значит – «он все знает о них»? – подняла брови мадемуазель Алис.
– Это Филиппу рассказывал дворецкий, сам Филипп не слышал слов хозяина, – пояснил старик Гренье. – В общем, Рейнольдс разошелся, кричал, что все его гости – прихлебаи и паразиты, обозвал мадемуазель Ларжильер старой шлюхой… простите, мадемуазель Алис… ее любовника обругал последними словами, так что тот не знал, куда деваться, наорал на кузена… Когда Рейнольдс потерял сознание, его отнесли в каюту. Жюли принесла нюхательную соль, и вместе с Фонтане они привели хозяина в себя. Тот, едва открыл глаза, спросил, нашел ли Обри его жену. Да, да, сказал не «тело жены», а именно «жену». Волей-неволей капитану пришлось подчиниться. Всю ночь «Любимая» бороздила Рейн, матросы с фонарями всматривались в воду, но тела нигде не было. Никто на яхте не спал. Один раз матросу показалось, что он видит в воде женщину, но это оказалась старая коряга. Люди устали и измучились от дождя и вынужденного бодрствования. Дождь прекратился только под утро. Рейнольдсу дали успокоительное, и он наконец смог забыться сном. Остальные стали совещаться, что делать дальше. Художник с немецкой фамилией сказал, что необходимо заявить властям о случившемся, иначе у них могут быть неприятности. Горничная подала мысль вызвать из Парижа личного доктора хозяина, потому что мсье Рейнольдс совсем плох. Буайе велел капитану пристать к берегу у первого же населенного пункта, чтобы художник и в самом деле отправил врачу телеграмму. «А мать? – внезапно спросил старик. – Вы забыли о несчастной матери нашей Жинетты. Кто сообщит ей?» Все переглядывались, пряча глаза. «Хорошо, – сказал мсье Леопольд, – я отправлю телеграмму ей тоже».
«Вы сошли с ума? – закричала мадемуазель Ларжильер. – И что вы напишете? «Сожалеем, ваша дочь умерла, упав в воду»? Вот так, без подготовки?» – «Вы правы, – кивнул Буайе. – Так нельзя. Леопольд, дайте телеграмму… не знаю, что Жинетта больна, что ей плохо. Придумайте что-нибудь!» Яхта пристала к берегу у небольшой деревни под названием Мариенбаум, и мсье Леопольд пошел отправлять телеграммы. Он настаивал на срочной отправке и вручении, и ему пришлось оплатить обе телеграммы по тройному тарифу. Когда художник вернулся на яхту, капитан принял решение возвращаться в Эммерих и там заявить о случившемся в полицию.
– Почему в Эммерих, а не в Везель, например? – спросил Видаль.