— Хорош там ерзать и тискаться. Наружу идите, если трахаться приспичило.
— Да пошел ты. Вот же урод.
— Заткнитесь, — прикрикнула Паулина, откидываясь на спинку сидения. Глаза уже привыкли к темноте, и теперь она видела очертания стволов деревьев, светящиеся точки в высокой траве. Чувствуется, что вода рядом. Квакают лягушки, и слышен плеск волн. Все уже давно уснули, а ей не спалось.
Она вспомнила, как выбирала маршрут, и внутри появилось какое-то непреодолимое желание ехать именно сюда. Словно потянуло, словно навязчиво в голову въелось. Перед отъездом несколько ночей подряд снилось озеро и женская фигурка у воды с длинными черными волосами, точно как Иван рассказывал. И она словно видела, как он каждый раз шел к ней и каждый раз просыпался, едва протягивал руку, чтоб взять ее за плечо и развернуть к себе.
Паулина резко открыл глаза. Кажется, все же задремала, но сна не осталось и в помине, едва веки разлепила. Она приподнялась, вглядываясь в темноту — между деревьями промелькнуло что-то светлое, словно фигурка женская, и у нее сердце забилось быстрее. То ли от страха, то ли от волнения неясного. Обернулась — а Ивана нет рядом.
Потянула руку к дверце и осторожно приоткрыла. Вылезла из машины и тихонько прикрыла ее за собой, чтоб не разбудить ребят. В прохладном воздухе отчетливо ощущался запах воды и ночной свежести. Девушка заметила Ивана, едва глаза к мраку привыкли, он так же, как и она, через кусты к озеру пробирался. Осторожно пошла следом, стараясь не шуметь.
Вдруг вдалеке послышался тихий женский смех, и Иван решительно шагнул за деревья, раздвигая ветки руками и вглядываясь в полумрак, приближаясь к омуту. Вышел на берег и замер, как и сама Паулина, — у самой кромки воды, освещенная серебристым лунным светом, словно стоя на блестящей дорожке, уходящей в самое небо, утопая в ней по щиколотку стройными босыми ногами, стояла та самая девушка из его снов. Ее длинные черные волосы развевались на теплом летнем ветерке, и алая ленточка змеилась по плечу, прикрытому прозрачной кружевной белой сорочкой. Иван вздрогнул не в силах сделать к ней даже шаг, а Паулина прикрыла рот обеими руками.
И по коже побежали мурашки, когда услышала ее тихий и невероятно красивый голос… она запела песню, а у парня пальцы сжались до хруста в суставах.
Он резко разодрал ветки и быстро пошел вперед, словно ему до безумия захотелось рвануть вперед и прижать девушку к себе, чтоб душу голосом своим не рвала, чтоб сердце так не болело, раздирая грудину и заставляя хватать воздух широко открытым ртом. Ведь сама Паулина тоже ощущала, как сильнее сердце бьется и горло дерет слезами невыплаканными.
Он шагнул к ней и положил руки ей на плечи. Девушка медленно обернулась…
— Не пойду замуж. Не заставит отец. Лучше в монастырь. Постриг приму. Стану монашкой и невестой божьей. Никому не достанусь. Зачем мне замуж? — воскликнула княжна Запольская, отшвырнув, усыпанный красным бисером головной убор и глядя на свое отражение в зеркале. Знает, что красивая, что в округе не сравнится никто с ней и что каждая на нее быть похожей мечтает. Черноволосая с ровными бровями соболиными и глазами цвета майского неба после грозы, когда ветер бурю разогнал и солнце лучи показало, подсинило небосвод. Как засмеется — душа замирает. А кто взглянет — очей отвести не может. Ведьмой ее зовут за красоту яркую и за голос, как ручей журчащий. Начнет петь, и люди в ступор впадают, от волнения в груди больно становится. Но несмотря на это, немногие руки ее просили. Побаивались красоты. Было в ней что-то слишком неестественное, непривычное взгляду людскому. Одновременно и зажмуриться, и смотреть хотелось.
Родилась она в ночь лунного затмения, в дороге. Януш из кровавого похода возвращался, жену свою с собой всегда возил, любил ее адской любовью, никогда с ней не разлучался, но последних родов княгиня не перенесла и умерла от потери крови. Повитуху, которую притащили из украинской деревни, разоренной той ночью, наутро сожгли на костре за то, что не спасла княгиню Запольскую. Да и понятно отчего — почти всех мужчин поляки в том селении истребили, скотину угнали, женщин изнасиловали.
Лютые проклятия на костре кричала ведьма языческая, а в повозке умершей княгини, в бочке с водой куклу нашли с черными нитками вместо волос. Люди поговаривали, что наслала гадина на малышку проклятия, а вместе с ней и на весь род княжеский. Не к добру красота эта. Горе принесет. Лихо всем. Отродясь такого люди не видели, чтоб слезы наворачивались и ниц пасть хотелось, когда мимо панночка проходила, все разговоры стихали, и мужики вслед смотрели ей, не в силах глаз отвести. Лютой ненавистью бабы ее ненавидели и молились, чтоб замуж быстрее вышла да подурнела после родов.
Пан Януш Запольский как понял, что дочь, несмотря на приданое и красоту, сватать не торопятся, сам принялся женихов искать. Да долго и не пришлось — кузен к нему в гости пожаловал с сыном своим, а тот, как княжну увидал, так больше ни к еде, ни к воде не притронулся. А по весне сватов прислал. Решили, как исполнится Валеске восемнадцать, так и свадьбу сыграют. Пир знатный устроят, какого со смерти Магдалены его любимой не устраивал. Сыновей вернет с похода домой.
А как к свадьбе срок подошел, заупрямилась дочка, все глаза выплакала. Едва услыхала о венчании, побледнела до синевы и в светлицу к себе побежала, перед образами на колени рухнула, руки складывая в молитве и слезами заливаясь.
— Своенравная какая. — покачала головой Ганна, с малолетства верой и правдой служила Запольским, любила панночку, как дочь родную, — Возьмет отец хворостину и высечет, как простолюдинку. Не перечь отцу. Смирись, пани моя. Хорошим мужем будет тебе Чеслав Мышковский. С детства знаетесь.
— Не хочу замуж. Не хочу, — в руки Ганны впилась своими тонкими пальцами, — Чеслав, как щенок у ног моих крутится. Не люблю его и не полюблю никогда.
— Ох, и упрямая, голову вскружила пану, а теперь щенок он ей. И чем щенок плох? Радуйся, что любви не знаешь. Зло любовь эта. Зло лютое. Послушай меня, старую, знаю, что говорю. Любовь горе людям приносит и боль. Ну ее, проклятую. Забудь казака своего. Не отдаст тебя отец за него. Никогда не отдаст. Враг он нам, понимаешь?
Валеска резко обернулась, так, что две косы толстые взметнулись и вокруг плеч жгутами обмотались и снова за спиной зазмеились. Ганне перекреститься захотелось — красивая панна, такая красивая, что даже женским глазам больно, что о мужских говорить? И где он взялся на голову Запольских — изверг этот со взглядом звериным. Не иначе сам дьявол послал во искушение. А на панну как смотрел — сожрал ее от кончиков волос до кончиков ногтей.
— Поздно, Ганна. Поздно. Случилось зло лютое. Случилось. Вот тут жжет. Так жжет — вздохнуть не могу. Как глаза его серые вспомню, так душа и сжимается. Не пойду ни за кого. Обещал увезти меня до свадьбы… ты молчи только. Молчи, Ганна.
— Ты что говоришь такое, панна моя? Стыд да позор. Когда говорил? Где виделись?
Княжна в ноги ей кинулась и колени тонкими руками обхватила, сама слезами заливается и душу Ганне рвет в клочья.