Ты лежишь и уплываешь как во сне, как во сне. Тихо-тихо таешь, таешь в белизне, в белизне. Снег ложится всё ровнее. Кровь под снегом всё бледнее. Снег так странно, странно лёг — поле ровное у ног…
Я больше его не встречала, как будто на этом — печать, как будто уверенно знала, что некого больше встречать. Не плакала и не скучала. Иная светила звезда, иная меня ожидала беда…
Два раза по смертному краю прошла из конца я в конец, два сердца туда провожая, где нет ни очей, ни сердец. И высохли слёзы навеки, и стали свинцовыми веки, и взгляд обратился в свинец.
К чему мне луга и леса? Осталось — брести сквозь года…
А рядом летят голоса:
— Куда же он делся, твой избранный, преданный друг? Ему невдомёк? Недосуг? Обидно и больно — ну да, когда подступила беда, а друг позабыл, не пришёл, а другу и так хорошо, отныне и навсегда предательство это! Преда…
— Молчите. Знаю. Я увела его к белому краю, бросила в море снежного света, зная, что он способен на это!
— Врёшь. Верила, верила в очи и голос! И презирала случайную ложь, и до последней секунды боролась, глупой надеждой томясь и горя, — зря. Рядом с ним ты была в беде неотлучно, а он-то где? Скажешь — не мог, не успел иль не ведал? Предал.
— Ну что ж, мне некуда спешить, есть время слёзы осушить и всё понять, и всё решить не в спешке, на бегу… И вот итог — вполсердца жить, и полудружбою дружить, и полуправдой суд вершить я в жизни не могу. О том, что было и прошло, чей след снегами занесло, не говорите больше мне. Мой друг не виноват. Мой друг погиб на той войне, столетия назад. И я оплакала его — отныне и навек. И не осталось ничего — лишь белый-белый снег.
(…ты пройдёшь на тропе лесной испытание белизной…)
Того, кто предал, больше нет. Звенит с палитры белый цвет! Я вязкой краски зачерпну и, кисточкой скользя, так осторожно зачеркну и профиль, и глаза, и голос ласковый, и смех… И снова чист пейзаж. На нём, как прежде, лес и снег, поляна и гнедаш.
(…и с тобой за всё сполна рассчиталась белизна…)
Под настроенье — чаще, реже — я вспоминала зимний луг, где вытоптан неровный круг — подобье зимнего манежа. Я вспоминала этот луг и лица маленьких подруг, румяно-нежные с мороза — наездниц местного колхоза. И сёдла, сложенные в ряд, и гривки кротких жеребят, и на снегу следы, и тёплый сумрак денников, и горку стоптанных подков, и снежный вкус воды, и серпантин тропы лесной…
Беда не сладила со мной. Я вышла из беды.
Вот живу и знаю: так проживает без прописки островок шального риска и гуляет по лесам черновик моей легенды без начал и без концов, как неснятой киноленты неразрывное кольцо. Там по вздыбленному лугу, что ни ночь, надежде вслед, я скачу на помощь другу — только друга больше нет…
Пусть живёт лесное диво, нас с тобой в веках храня, заключённых в рамку дня! Всё, что было, справедливо для тебя и для меня. Я ведь и теперь готова встретить гибель на скаку, если нет пути иного написать свою строку.
Знать, судьба моя такая — средь заснеженного края поиск на тропе лесной испытанья белизной…