Затем то ли Лэниген, то ли мир, то ли оба сразу канули в небытие.
Лэниген пришёл в сознание. Прошло, а может быть и нет, какое-то время. Могло случиться, а может и нет, всё что угодно. Лэниген сел, выпрямился и посмотрел на Сэмпсона.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Сэмпсон.
— Я в порядке, — ответил Лэниген. — А что со мной было?
— Тебе стало плохо. Ничего страшного.
Лэниген откинулся назад и попытался успокоиться. Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниген закрыл глаза и досчитал до двадцати, затем осторожно снова открыл их. Сэмпсон всё ещё писал.
Лэниген оглядел комнату, насчитал пять картин на стенах, пересчитал их снова, поглядел на зелёный ковёр, нахмурился, снова закрыл глаза. На этот раз он считал до пятидесяти.
— Ну что, продолжим разговор? — спросил Сэмпсон, захлопнув тетрадь.
— Нет, не сейчас, — ответил Лэниген.
(Пять картин. Зелёный ковёр).
— Ну, как хочешь, — сказал доктор. — Кажется, наше время истекло. Но можешь ещё прилечь в передней, прийти в себя…
— Нет, спасибо, я пойду домой, — ответил Лэниген.
Он встал, прошагал по зелёному ковру, оглянулся, посмотрел на пять картин и на доктора, который ободряюще улыбался ему вслед. Затем вышел в переднюю, пересёк её, через внешнюю дверь вышел в коридор, по коридору прошёл к лестнице и по лестнице спустился к выходу на улицу.
Он шёл и глядел на деревья, на ветвях которых зелёные листья шевелились слабо и предсказуемо под лёгким ветерком. На улице было оживлённое движение, и транспорт, в полном соответствии со здравым смыслом и правилами движения, вперёд двигался по правой стороне улицы, а назад — по левой. Небо было голубым и очевидно оставалось таким долгое время.
Сон? Он ущипнул себя. Щипок во сне? Он не пробудился. Он закричал. Иллюзорный крик? Он не проснулся.
Он был в знакомой обстановке своего кошмара. Но сейчас кошмар длился гораздо дольше, чем в прошлые разы, и кончаться не думал. Следовательно, это был уже не сон. (Сон — это просто более короткая жизнь, а жизнь — более длинный сон). Лэниген совершил переход, а может быть, переход создал Лэнигена. Невозможное свершилось, потому что оно было возможным в мире Лэнигена, но назад путь отрезан, потому что в этом мире невозможное невозможно.
Мостовая никогда больше не расплавится под его ногами. Над ним высилось здание Первого Национального Городского банка. Оно стояло здесь вчера и будет стоять здесь завтра. Нелепо мёртвое, лишённое возможности выбора и перемен, оно никогда не превратится в гробницу, в самолёт или в скелет доисторического монстра. С унылым постоянством оно будет оставаться зданием из стали и бетона, бессмысленно доказывая это своё постоянство, пока не придут люди с инструментами и не начнут скучно разбирать его.
Лэниген шёл по этому окаменелому миру, под голубым небом, затянутым у горизонта неподвижным маревом. Это небо, казалось, обещало нечто, чего оно никогда не могло дать. Машины двигались по правой стороне улицы, люди пересекали улицы на перекрёстках, разница в показаниях часов составляла минуты и секунды.
Где-то за пределами города была сельская местность, но Лэниген знал, что трава там не растёт под чьими-нибудь ногами, она просто стоит. Да, она, конечно, тоже растёт, но медленно, незаметно, так что органы чувств этого не воспринимают. И горы были всё такими же чёрными и высокими, но они были похожи на гигантов, захваченных врасплох, в середине шага и обречённых на неподвижность. Никогда больше не промаршируют они на фоне золотого (или пурпурного, или зелёного) неба.
Таков был этот замороженный мир. Таков был этот медленно изменяющийся мир, мир предписаний, рутины, привычек. Таков был этот мир, в котором ужасающие объёмы скуки были не только возможны, но и неизбежны. Таков был этот мир, в котором изменение — эта подвижная, как ртуть, субстанция была превращена в тягучий, вязкий клей.
И в результате этого магия мира феноменов была уже здесь невозможна. А без магии жить нельзя.
Лэниген закричал. Он орал, а вокруг него собирались люди и глядели на него (но никто ничего не предпринимал и ни во что иное не превращался), а затем появился полицейский, как это и должно быть (но солнце ни разу не изменило свой облик), а затем приехала карета скорой помощи (но улица не менялась и на карете не было ни гербов, ни гербариев и у неё было четыре колеса, а не три или двадцать пять), и санитары доставили его в здание, которое стояло именно там, где оно и должно было стоять, и какие-то люди стояли вокруг него и не изменялись и не могли измениться, они задавали ему разные вопросы в комнате с безжалостно белыми стенами.