На втором этапе общество, подобно волне, вновь подхватывает жертву — на этот раз с вполне определенной целью. Этот человек мертв — он еще дышит, но уже не живет, значит, его надо удалить, отправить в потусторонний мир его тотема, где ему отныне и место. Живой мертвец неприкосновенен, но опасен. Поэтому второй этап — это обряд оплакивания. Это похороны, которые препровождают жертву в потусторонний мир. Несчастный присутствует на своих похоронах, находясь на почетном месте, в гробу. Теперь он уже не сопротивляется, он делает все, чтобы помочь обществу совершить необходимый обряд. Никогда не видел, чтобы было иначе. Необъятную принуждающую мощь ритуала не побороть. Жертва ей верит и умирает. В финале видно, как личность меняется на глазах. Иногда люди начинают действовать подобно своим тотемам. И все равно умирают — ведь они искренне верят в ритуал.
Потом я поехал на такси к дому Халиайи. Это оказался роскошный особняк с высокими резными стенами из прозрачной пластмассы с прожилками. Привез ли он сюда Лайлу? Теперь ее наверняка здесь больше нет. Стены и окна темны, а на двери весит большой черный венок. Я заметил возле двери в черных мисках какую-то еду. В доме никого, кроме Халиайи.
Я перешел улицу и встал в тени дверного проема. Прошло немало времени, прежде чем черный венок вздрогнул и дверь открылась. Халиайа выглянул наружу.
Он был по-прежнему высок и крепок, но весь будто бы съежился. Он был по-прежнему смуглым, но сквозь загар пробивалась бледность. Халиайа осмотрелся, не заметив меня, и подхватил поминальную еду. На нем было священное одеяние клана с тотемом Рыбы на груди. Понятно, всю остальную одежду либо продали, либо раздали. На похоронах это облачение заменят белым саваном с изображением тотемного животного.
О да, Халиайа верил. Он позволил надеть на себя священное облачение и до сих пор его не снял. Он не боролся с заклятием. Он сдался под напором внушения.
Я почувствовал глупое облегчение от этого зрелища. От понимания, что это значит. Внезапно я осознал, зачем на самом деле приехал во Флориду. Я больше не верил ни в свою, ни в чужую магию. А следовательно, не мог быть уверен в вере других. Особенно в вере Джейка Халиайи. Он тоже вполне мог оказаться скептиком, хотя у него никогда не было доступа к запрещенным и забытым микрофильмам, которые подарили мне новые знания.
Ради этого я и приехал. Я хотел убедиться, что Халиайа все еще верит. Нет, он никогда не видел этих микрофильмов, но я думал, что он знает их содержимое так же точно, как если бы он воочию видел их на светящемся экране. Ведь Лайла знала, и Лайла бы ему рассказала…
Потому что я сам рассказал Лайле.
Я открыл ей правду. Рассказал ей, что не существует никакой магии, рассказал, что происходит на самом деле и почему оно так происходит. А потом, освободившись от страха перед магией, она сделала то, чего давно хотела: бросила меня и ушла к Халиайе. Против этого не было законов. Не было даже табу, что гораздо сильнее любого закона. Но раньше такого почти не случалось, почему-то никто не разводился с президентом, с магом. Никто, кто верил в магию.
А ведь это я сам разогнал тьму предрассудков в голове Лайлы и показал ей истину.
Я сделал это — а теперь я могу все вернуть на круги своя. Могу заставить Лайлу вновь поверить в магию.
Мне это было необходимо. Я ей рассказал так много, что она станет опасной, если будет много говорить, долго говорить, говорить со многими людьми. Пойдут сплетни. А если все узнают, что я, Черный президент клана Орла, не верю в корпоративную магию, где я окажусь?
Надо полагать, в могиле.
Ладно, допустим, Лайла меня никогда не любила, хотя раньше я был убежден в обратном. Она вышла за меня против воли отчасти по настоянию родителей, отчасти не решившись отказать Черному президенту. Зато она любила Халиайю.
Когда она увидит смерть любовника — смерть, вызванную магическим путем, — могущественные бессознательные силы в ее мозгу и страшное невидимое давление общества снова увлекут ее во тьму предрассудков, откуда я ее вытащил. Помимо воли она уступит, ведь разум слабее эмоций, а удар будет достаточно силен. Если бы я направил магию на Лайлу, то наверняка бы потерпел поражение. Но Халиайа был ее уязвимым местом, вот я по нему и ударил. А сейчас он уже следует навязанному ритуалу, который завершится обрядом ухода и смертью.
О да, Лайла снова поверит в магию. И вернется ко мне…
По улице, стоя на движущейся ленте тротуара, медленно проехал человек. Халиайа закричал:
— Эд! Эд! — и отчаянно замахал рукой.
Когда же он повернул голову, я увидел на загорелом лбу красный круг — метка моего священного копья из галлюцинации. Клановые гробовщики ставят это нестираемое клеймо одновременно со сменой одежды.
Человек на дорожке слегка дернулся, услышав зов, но не обернулся. Я увидел, как Халиайа рванулся вперед, будто хотел выбежать из дому и выбить, вытрясти из своего знакомого ответ. Он почти решился… Почти. Вот он спустился на ступеньку ниже… И тут что-то его остановило. Он замер, попятился, снова открыл рот, но не издал ни звука.
Я обвел взглядом улицу. Далеко в Мексиканском заливе виднелась рыболовецкая флотилия. Над ней висел вертолет, загоняющий косяки рыб в сети. В голове мелькнула странная мысль: когда-то в примитивных сообществах тотемные животные были табу — так я вывел из исследований в библиотеке микрофильмов. Но сейчас мы едим наши тотемы. Возможно, вся наша жизнь — сплошной ритуал. Не только тотемы, но и вся жизнь…
Я понял, что стараюсь не смотреть на Халиайю, и заставил себя вернуться к наблюдению. Он больше не показывался на улице, но черные миски с едой исчезли.