— Ну? Ты и теперь будешь говорить, что учитель всегда прав? Он рассказывает эту сказку о страшной Москве уже десятый раз, я считаю!
И ни разу ни в одном слове не запнулся, слово в слово повторяет.
Заучил — и теперь рассказывает из года в год одно и то же.
— Ну и что? А может, он правду говорит? Правда — она тоже не меняется. Так?
— Может и правду. Только как проверить? Вот когда опыты химические показывает — там проверить можно. А про Москву… Уйду я сегодня, — вдруг резко оборвал обсуждение учителя Джохар.
— Куда?
— На Север пойду. В саму Москву. Дядька мой ушел туда. И дед мой туда ушел…
— Так они же не вернулись…
— А ты не подумал: может, там так хорошо, что и уходить оттуда не надо?
— Хорошо? Если хорошо, они вернулись бы за нами. Они бы позвали всех с собой.
— Ага, как же. Держи карман шире! А если там хорошо, но очень тесно? На всех хорошего-то не хватит. Наоборот, надо всем сказки рассказывать, как страшно в Москве, как плохо, как гадко…
— Так ты не веришь, что там дома, как каменные пещеры, вонючие и тесные? Что на улицах там дышать нечем? Что…
— Да все это сказки. Ты подумай головой. Ну, поставишь ты дом на дом. А там второй и еще. Сколько он говорил? Девять домов враз? А как входить и выходить? А? Не бывает таких лесенок! Потому что не бывает таких деревьев. А там, в Москве, наверное, чистые реки и ручьи, булыжная гладкая мостовая, большое подворье у каждого дома, арыки к огородам, чтобы не таскать воду ведрами, большие теплые сортиры за домами со стеклянным окном в двери, откуда виден весь огород, огромные поля, чтобы скакать на лошади, леса с грибами, птицей и зверем… Там хорошо, в Москве. Потому никто оттуда и не возвращается. Ну, что им после Москвы у нас может понадобиться…
— А я?
— А ты пока оставайся. Но помни, если я не вернусь — там очень хорошо. Тогда ты тоже приходи в Москву. Будем там вместе на лошадях скакать, на медведя ходить. Будем, как братья.
— А что мне сказать в школе?
— Ничего не говори. Не надо. Пусть сами у моих родителей спрашивают, если хотят. Ну, брат… Они подняли кулаки, стукнулись ими слегка, и тихим полушепотом проскандировали:
— В Мос-кву, в Мос-кву, в Мос-кву!
В духоте и толкучке тесной очереди голоса сливались в монотонное жужжание. Никто здесь не говорил громко. Вполголоса переговаривались с ближними в очереди:
— А какие еще документы требуют?
— Паспорт, вроде…
— И все? А военный билет или там справки какие-нибудь еще нужны? Очередь, когда в ней стоят одни мужики, всегда негромко разговаривает. Это женская очередь — молчаливая. Женщины рассматривают друг друга, то есть враг — врага. Такое у них всегда выражение лиц, что все в очереди — их личные и непримиримые враги. И все только и ждут, чтобы кто-нибудь открыл рот. Ох, тогда они выдадут всю информацию, что думают и знают об этих ничего не понимающих и ничего не знающих понаехавших глупых телках! Вот если очередь «смешанного типа», то есть в ней и мужчины и женщины, то тогда женщины разговорчивы и улыбчивы. Они расцветают и показывают свою красу и мудрость на сером фоне остальных ничего не знающих и не понимающих, да еще и понаприехавших и понаостававшихся с каких-то странных причин, да и ноги у нее кривые, кстати, а грудь-то, грудь… Нет, ты на меня погляди! Я, вон какова, и как красиво говорю! Правда как раз мужики в этой очереди, когда с женщинами, чаще отмалчиваются и смотрят понуро куда-то в сторону. Ничего не понимают они в настоящем стоянии в очередях! А когда в очереди нормальные мужики… Тут вот однажды была такая очередь в местном участке. Стояли за штрафами от дорожной полиции. Так все душевно было, с улыбками. И даже парень голубоватый какой-то и прилипчивый не вызывал неприязни.