Два человека, полчаса тому назад стоявшие по разные стороны окна, теперь стояли друг против друга.
С первого же взгляда можно было понять, что это — братья-близнецы. Оба были высоки ростом, с бледно-шоколадным цветом кожи, тонки в талиях и широки в плечах. У каждого была большая голова, длинные прямые волосы, орлиный с горбинкой нос и глаза с чуть косым узким прорезом. Даже родинка, похожая на ущербленную луну, была у обоих братьев в левом уголке рта. И, если бы не разница в одежде, нельзя было бы отличить одного брата от другого.
На Тао-Пангу была белая чесучевая пижама, надетая прямо на голое тело, и такие же брюки. На Кай-Пангу был лишь кусок грязной материи, обернутый вокруг бедер и завязанный концами между ног, в виде короткой юбки.
Но Тао-Пангу, кроме одежды, отличался от брата еще более бледным, каким-то сероватым цветом лица. Такую мутную бледность накладывает на лица лишь опиум.
— Как ты попал сюда? — спросил хмуро Тао-Пангу.
— Меня преследуют белые… полиция. Я скрываюсь… Я четыре дня не ел ничего, кроме сухих зерен маиса…
И, глядя в упор на брата сузившимися от света зрачками, Кай-Пангу спросил:
— Что ты теперь сделаешь со мной?
Тао-Пангу поставил лампу на стол и сел на низкий плетеный стул, держа револьвер на уровне груди брата.
— Я отведу тебя в Сайгон, к префекту французов.
— Зачем?
Тао-Пангу улыбнулся холодно, одними губами:
— Брат мой, разве ты ребенок? Ты ведь — Кай-Пангу, вождь «лесных братьев».
Кай-Пангу вскинул голову.
— Да!
— И ты перебил эскадрон французских улан, посланных губернатором наказывать взбунтовавшуюся деревню Фен-Ча-Жу?
— Да! Я! — послышался гордый ответ.
— Кроме того ты поджег портовые пакгаузы французов в Сайгоне?
— Тоже я!
— А разве не ты сжег уже созревшие посевы маиса и индиго на плантациях французского губернатора Ляберка?
— И это я!
— Попробуй солгать, что не твоя шайка разгромила летнюю резиденцию мандарина-советника, светлейшего Вун-Ньямо-Чжи.