По улице шла колонна хорошо знакомых автомобилей.
Несколько зелёных командирских «газиков». Виллисы. Пара сверкающих «эмок», украшенных красными флагами. Броневики — довоенная угловатая «двадцатка» и рубленный «шестьдесят четвёртый». Огромный американский додж, какими таскали пушки. Студебеккер, полуторка…
На них сидели люди. Люди в привычной военной форме с погонами. Зелёной армейской, тёмно-синей милицейской, чёрной флотской… Пилотки, фуражки, танковые шлемы… Лица молодые, лица старые, лица худые и полные… Люди в форме приветственно махали руками и пилотками, и слышалось:
— С праздником, товарищи! Урааааа!!!
Колонна шла мимо, и Васька, инстинктивно стараясь встать по стойке «смирно», думал, что этот мир словно распался на две грани. Какая-то из них настоящая. Какая-то — ряженая. Но что же настоящее? Все те пёстрые шуты на улице или эти вот ребята в столь знакомой форме?
В груди закололо, и он почувствовал, как ноги становятся ватными.
— Дедушка, вам плохо? — раздался откуда-то сбоку голос…
…и Васька вынырнул из сна.
Над ним была плащуха палатки. Снаружи, в ногах, потрескивал костёр.
Судорожно извернувшись, Васька вылез под тёмное небо. Петрович, кажется, и позы не поменял. Посмотрел на взъерошенного комсомольца:
— Ты чего такой встрёпанный, Васёк? Уже выспался? Пяти минут не прошло…
Васька снова подсел к костру. Нащупал флягу, открыл, сделал большой глоток.
— Сон видел, Петрович… странный сон.
— Плохой? — нейтрально поинтересовался старшина, тыкая палкой в поленья.
— Даже не понял, — Васька посмотрел на огонь. Пламя плясало, облизывая поленья, угли светились оранжево-багровым. — Одно понял, Петрович — работать нам действительно придётся много. Очень много и тяжело. Иначе покатится оно всё незнамо куда…