Резная дверь отворилась, она появилась на пороге. Глаза на бледном ее лице глядели на меня издалека, словно из башни слоновой кости оливкового цвета.
— Что с тобой происходит?
Я выпалила все одним духом.
— Да, — ответила она. Я заглушила свои стенания, чтобы расслышать, что она скажет дальше. — Твоя мать поступила неумно. — (Фенсер тоже оказался неумен; похоже, тетушка считает дураками всех окружающих.) — Ей следовало предупредить тебя. Разумеется, она этого не сделала.
— Что такое? — простонала я. И совсем уже теряя разум: — Хочу, чтобы мама…
Тогда она положила руку мне на плечо. Она оказалась сильной, несмотря на всю свою хрупкость. Приведя меня в гостиную, составлявшую часть анфилады ее комнат, и закрыв дверь, она потихоньку усадила меня в кресло. Я оказалась в комнатах, в которые мне всегда запрещалось ходить, но ничего там не разглядела.
— Послушай меня, Арадия. Этот хвастливый город ввязался в войну, которую ему ни за что не выиграть. Враг берет одну крепость за другой, и уже совсем скоро сам город подвергнется осаде, если не согласится на немедленную капитуляцию. Тебе понятно?
Понятно, примерно так же, как во сне становится понятен кошмар. Осады и капитуляции скорей имели отношение к неизученной истории.
— Мама, — сказала я.
— Возможно, у людей в Высокобашенном достанет здравого смысла, и они сдадутся. Мне очень жаль, но твой отец попадет в плен. Вполне вероятно, что твоя мать возвратится к тебе.
Как мрачно, как отвратительно это прозвучало из-за свойственной ей манеры выражать мысли с безжизненной холодностью — я молча уставилась на нее, разинув рот.
— Ты ничего не можешь сделать, — сказала Илайива. — Я не могу ничего сделать. Мы бессильны. Ты должна с этим смириться.
Это была просто доктрина покорности, которую исповедовали в сектах Вульмартис. Я глядела на тетушку, девственную монахиню при девственной богине. Но мне покорность не обещала покоя.
— Я тебе не верю, — сказала я.
Она пожала плечами. Слегка улыбнулась, вполне возможно, с иронией. Мне ее улыбка показалась жестокой и бесчеловечной.
Я вскочила с ненавистного кресла, за спиной осталось невидимое святилище; я побежала прочь через весь дом. В зеркале у входа в Красную гостиную я мельком увидела собственное отражение. Бледная белая кожа; волосы, которые папа называл «светом солнца», на самом деле просто мягкие и светло-русые; широко раскрытые глаза, мама говорила про них «серые-как-стекло». Юное девичье тело уже приобрело крутые изгибы. Ничего похожего на женщину, от которой я бежала. Даже мой папа совсем не походил на нее при всей его соболиной окраске.
Каким-то образом я очутилась на парадном крыльце. А потом на просторной глади Форума Хапсид.
Мама запретила мне возвращаться в наши апартаменты на Пантеонной Миле. Но мама в Высокобашенном, она танцует с моим отцом, захваченным в плен, и, возможно, не вернется ко мне. Нет. Это невозможно.
У меня уже закололо в боку, в основном от расстройства.
Величавые здания судебных ведомств, как бы обрамлявшие Форум высоким бордюром из камня и штукатурной лепки, оказались безлюдны. Лишь статуя короля сохраняла равновесие на своем пьедестале, да вокруг поилки для лошадей порхали воробьи.
На мгновение мне привиделся совершенно опустевший город. Такое вполне возможно в кошмарах.
Однако высоко в окне что-то промелькнуло. И до меня доносились шорохи городской жизни; я побежала через Форум, срезая угол, и вдоль по окаймленному деревьями тротуару Восточной аллеи.
Яркость весны сияла в этих деревьях, недолгий снегопад не загасил ее племени. И конечно, пока город урчит, пока цветут деревья, такие вещи, как осада или поражение, просто невозможны.