— Вот, — Влади протянул подарок на полотенце. — Это… — запнулся, не зная, как к змею обращаться. Но «на вы» его звать как-то совсем глупо было, поэтому решился сфамильярничать: — Это тебе. За помощь.
Змей гибко наклонился к пирогу, обмахнул корочку черным языком — и заурчал громче.
— Пополам.
Влади вздрогнул, не сразу поняв, что это змей говорит.
— Что?
— Пополам давай, — повторил тот, усаживаясь по-турецки, и забрал пирог и разломил на две неравные части. Четвертушку сунул Влади обратно в руки, а остальное оставил себе. — Ешь.
Влади куснул корочку — вроде вкусно. Ну, да еще бы было невкусно, если пекла сама баб Ядзя, со свежевыловленными карасями, с луком, с травками всякими с огорода…
— Чего морщишься? — требовательно спросил змей, откладывая в сторону свой изрядно подточенный уже пирог. — Не нравится?
Так спросил, как будто это он Влади угощал, а не Влади его.
— Голова.
— Что голова?
— Там эта, вегетисто-сосудная… сегетно-сосудистая… В общем, болит, — честно признался Влади. — Спасибо… я сейчас немного посижу и доем.
Змей хмыкнул, цапнул свой кусок и за минуту его весь проглотил. Потом забрал у Влади его порцию и тоже съел. А потом — хлопнул себя по коленке:
— Клади сюда.
— Что? — перепугался Влади, вспомнив Йолькину сказку, и попятился. — Не надо меня есть, я лучше еще карасей наловлю…
И чуть не сверзился с алтарного камня. Хорошо, что змей вовремя за руку его ухватил и на себя дернул.
— Куда! — и опять рассмеялся тем же кашляющим смехом. — Иди сюда, я не трону.
Влади, конечно, мог бы поспорить… Да вот только голова болела ужасно. И попробуй поспорь с таким сильным — сам притянет, не спрашивая, уложит голову на колени и примется теплыми пальцами в волосах бродить. А боль от этого начнет потихонечку отступать, прятаться где-то в потайном месте до поры до времени.
Лежа щекой на чужой коленке, шершавой на ощупь, как змеиная кожа, Влади смотрел на ночной лес. Скатилась уже луна, и теперь лучи ее падали чуть наискосок. Колыхалась внизу трава, хотя ни единого ветерка не было. А где-то далеко-далеко, под камнем, в колодце, журчала вода, заглушая еле слышный свистящий шепот:
— Трону, не трону… все одно уже. Нет тебе места среди людей.
Проснулся Влади на рассвете, совсем один. Выпала роса; где-то далеко захлебывались сумасшедшими трелями лесные птицы. Никаких змей и в помине не было — ни ужей, ни медянок, ни гадюк… ни высоких, желтоглазых, прикидывающихся человечьими парнями. Вздрагивая от холода, Влади спрыгнул с алтарного камня и поплелся домой. Думал, ругать будут за то, что всю ночь где-то прогулял. Но ему никто и слова против не сказал, хотя ждали все его за одним столом. И, видать, с ночи.
Только мать, приглядевшись, спросила: