— Разберемся в этом, — ответил он. — Я вижу, вы напичканы вздорными выдумками графа де Габалиса{43} и полагаете, что способны даровать нам бессмертие, — то есть сделать нечто такое, что не сочла нужным сделать природа. Чего доброго, вы воображаете, начитавшись этих умных книг, что мы подвластны убогим познаниям ваших магов и являемся на их зов? Но как же может быть, чтобы существа высшего порядка нуждались в руководстве обыкновенных людей и были бы обязаны им повиноваться? Что до бессмертия, которое вы якобы можете нам дать, то это уж и вовсе нелепость; каждому ясно, что частое общение с существами низшего порядка может лишь низвести нас с высот, где мы парим, но никак не даровать нам новые силы.
— Я вижу, что была слишком легковерна; но полюбить вас я все равно не смогу: теперь я вас боюсь, — сказала я.
— Не надо бояться, — ответил он. — Хотя я и говорил вам об угрозе смерти, но мы не всегда прибегаем к таким крайним мерам; нередко мы первые изменяем и возвращаем вам свободу; но мы, как и вы, не любим, когда нас в этом опережают: ведь вы не прощаете таких оскорблений, а наше самолюбие не менее чувствительно, чем ваше. Что до второго наказания, я не подвергну ему вас, если вы сами не захотите. Подумайте, спросите свое сердце и либо прикажите мне исчезнуть навсегда, либо примите мои условия.
— Но как же я могу обещать любовь тому, кого не знаю, кого ни разу не видела? — воскликнула я; — не буду скрывать, вы уже мне немножко нравитесь; но что, если вы на беду окажетесь гномом…
— Не браните гномов, — прервал меня сильф. — Они, правда, не могут похвалиться красивой наружностью, но тем не менее им случалось, и не раз, отнимать у нас победу. Они играют среди нас ту же роль, что финансисты среди людей,{44} а богатство — это такое качество, которым женский пол отнюдь не пренебрегает; чуть ли не каждый день они уводят у нас сильфид.
— Возможно ли? — удивилась я. — Неужели эти небесные создания неравнодушны к подаркам?
— Да, — ответил он, — они берут золото у гномов и отдают своим любовникам; но если бы даже подобные меркантильные заботы не побуждали их иногда принимать ухаживания этих безобразных созданий, они все-таки принадлежат к слабому полу, и, следовательно, им свойственны причуды; всякая перемена их веселит; прихотями вкуса они дорожат особенно из-за того, что в них есть что-то предосудительное. Однако, прелестная моя графиня, не угодно ли вам задать какой-нибудь более интересный вопрос? Или ваша любознательность так и не выйдет за пределы мелочей, о каких вы до сих пор меня спрашивали? Неужели вы мне так и не позволите показаться вам?
— Ах, милый сильф, я боюсь вас увидеть! — воскликнула я.
— Как жаль, что вы этого не желаете! — сказал он со вздохом.
В ответ я тоже только вздохнула. В тот же миг ослепительный свет залил мою комнату, и я увидела в изголовье кровати самого прекрасного собой мужчину, какого только можно вообразить, с величественной осанкой, одетого изящно и благородно. Это зрелище изумило, но ничуть не испугало меня.
— Что же, прелестная графиня, — сказал он, опускаясь передо мной на колени с выражением искренней и скромной любви, — что же, прелестная графиня, готовы вы поклясться мне в верности?
— Да, мой дорогой, мой прекрасный сильф! — вскричала я. — Клянусь вам в вечной любви; я не боюсь ничего, кроме вашего непостоянства. Но чем я могла заслужить?..
— Ваше пренебрежение к мужчинам и тайное влечение к нам определили мой выбор, — сказал он; — нежность моя глубже, чем вы думаете. Я мог бы наслать на вас сон и насладиться счастьем помимо вашей воли; но эти грубые приемы претят мне, я хочу быть всем обязанным только вашему сердцу.
Увы! Возможно, я проявила излишнюю слабость по отношению к моему сильфу, но я так любила его!
— Как вы милы! — сказала я ему, — и как я была бы несчастна, если бы вы оказались только игрой воображения! Но правда ли, что… О, да вы осязаемы!
Вот, дорогая, как обстояло дело у нас с сильфом. Не знаю, до чего дошло бы мое самозабвение и его восторги, если бы горничная не вошла в спальню и не спугнула его. Он улетел; с тех пор я напрасно его призываю. Его равнодушие ко мне наводит на мысль, что он был не более чем прекрасным видением, игрой фантазии; какая жалость, не правда ли, что то был всего лишь сон?
Донна Мария, хоть и не происходила из особо знатного рода, все же была дворянкой. Родителей она лишилась в младенчестве, и ее несколько лет тщательно и любовно воспитывала еще довольно молодая тетка. Лет до четырнадцати-пятнадцати ничто не возмущало покоя и невинности девушки в уединенном поместье, где она безвыездно жила, пока любовь не явилась, чтобы отравить ее существование. Девушку увидел князь Джустиниани, и она показалась ему весьма привлекательной. Он стал бывать в их доме, очень привязался к ней. Этому способствовало и то обстоятельство, что одно из его имений находилось по соседству. Она привыкла принимать знаки его внимания и даже благоволить к нему еще прежде, чем узнала, что такое любовь. Девушка не знала намерений князя и думает ли он жениться на ней. Хотя она по знатности и не могла равняться с ним, все же она была дочерью благородных родителей, а приданое ее не было ничтожным. Но она отдавалась влечению сердца, не углубляясь в такие размышления, как вдруг жизнь ее омрачилась множеством весьма удивительных огорчений.
Тетка ее, жившая так же уединенно, как и она, с удовольствием принимала частые посещения князя. Отнюдь не помышляя о донне Марии, она своим обращением с князем поощряла его частые появления в их доме. Быть может, сначала ей просто приятно было его общество, но любезное обращение с нею князя, который в своих интересах считал полезным быть к ней внимательным, зародило у нее подозрение, что он питает к ней самой склонность, а внимание, уделяемое им ее племяннице, — лишь вуаль, прикрывающая его истинные чувства. Она была еще довольно молода, недурна собою и бесконечно самолюбива. Этого достаточно для того, чтобы женщина была уверена, что в нее можно влюбиться. Самолюбие и любовь крепко овладели ею и заняли почти одинаковое место и в уме ее, и в сердце.
Князь и донна Мария не сразу заметили происходящее. А при первых догадках они не сочли это обстоятельство за нечто опасное для них. Наоборот, следствием его могла явиться лишь возможность чаще видеться друг с другом. Некоторое время они радовались этому, пока, немного досадуя на постоянное присутствие тетки, он, в согласии с возлюбленной, не решил обращаться с тетушкой сдержаннее, чтобы освободиться от ее назойливости. Это явилось началом их бедствий.
Тетя сразу почувствовала перемену и, представив себе, что племянница может быть ее соперницей, люто ее возненавидела. Однако она предусмотрительно постаралась первоначально ничего не менять в своем поведении. Боязнь обидеть князя побудила ее действовать с такой осторожностью, на какую не всегда способна ревность. Она решила выдать донну Марию за молодого человека, жившего по соседству и уже проявившего к ней склонность; она тайком подготовила все условия этого брака и сказала о нем племяннице лишь накануне свадьбы.
Донна Мария была проникнута глубоким уважением к своей тетушке, заменившей ей мать и отца, и потому оказалась в крайне затруднительном положении. К несчастью, князь в это время уехал на несколько дней в Рим. Она не могла уведомить его о своем горе, а тетя нарочно выбрала это время, чтобы обеспечить успех задуманного. Однако любовь нарушила ее расчеты и придала донне Марии достаточно силы для сопротивления. Девушка сослалась на свою крайнюю юность и на отвращение, которое питает она к браку. Ревность ее соперницы, для которой теперь стало все ясно, обернулась яростью. Первыми плодами ее стали брань и дурное обращение, и в неистовстве своего коварства недостойная тетя сама ввела ночью в спальню племянницы молодого человека, за которого она силою хотела ее выдать.
Цель ее заключалась в том, чтобы поставить племянницу в такое положение, при котором она вынуждена была бы вступить в этот брак, дабы приглушить шум, вызванный столь скандальным приключением; кроме того, она хотела опозорить ее в глазах князя. Она сама постаралась распустить слухи о происшествии, причем с коварной жестокостью умалчивала о том, что племяннице удалось счастливо ускользнуть из рук злодея. Когда князь возвратился из Рима, ему достаточно было поговорить с возлюбленной, чтобы убедиться в ее верности и невинности. Он продолжал видеться с нею, а тем временем ярость ее тети все разгоралась. Чтобы отомстить за оскорбление, нанесенное девушке, он приказал своим людям избить молодого человека, который осмелился нарушить ночью ее покой. После этого происшествия она стала ему еще дороже. Он признался ей, что хочет на ней жениться, но не надеется получить согласия отца на этот брак, а потому у него нет иной возможности посвятить ей свою жизнь, как только вступить с нею в тайный брак до той поры, пока время или какая-либо другая перемена не принесут им обоим полной свободы. Она с радостью согласилась на это предложение. Они занялись подготовкой к осуществлению своих намерений, посвятив в дело лишь самых преданных друзей, и, казалось, ничто не угрожало им помешать.