Как я сужу,
Сокрытые в грядущем времена,
А в настоящем взор ваш полон смуты.
Нехорошо начинать с цитирования, но когда цитата уж больно удачная…
Статья «Боги и демоны» в самой на сегодняшний день полной и авторитетной англоязычной «Энциклопедии научной фантастики» (вышедшей в 1979 году под редакцией Питера Никколса) открывается примечательной репликой: «Интерес к религии обнаружился у научной фантастики с самого ее зарождения, однако росту числа фантастических произведений о богах способствовал не он. Причиной была отчасти мания величия. Три основных отличительных качества божества оказались неотвратимо притягательны для писателей-фантастов: всезнание, всемогущество и дар творения жизни. Или даже целых миров. Чем иным, как не последним, пусть только на словах, занимались фантасты все это время?» Впрочем, не только эта, но и многие другие энциклопедии и справочники начинают разговор об интересующем нас сюжете с такого приблизительно пассажа: нет ничего более отдаленного от научной фантастики, нежели религия — но это только на первый взгляд… И далее обычно следует убедительная обойма примеров, долженствующих свидетельствовать как раз об обратном: нет ничего ближе. В чем убедится, хочется думать, и читатель этого сборника. Хотя, может быть, свыкнуться с подобной мыслью будет трудно тем, кто плохо знает современную научную фантастику (о религии-то, наверное, каждый составил собственное мнение — и верующий, и атеист). Но и их скепсис даст трещину, если они еще раз обратят внимание на «мостик», услужливо переброшенный в полуиронической цитате, которой открывается вступительная статья.
Сотворение миров… Каждый истинный художник ощущает себя в потенции Творцом, но тут другое.
Сотворение миров, не похожих на наш единственный, миров своих собственных, сконструированных по известным одному тебе чертежам, с действующими в этих диковинных вселенных законами, которые ты тоже сам придумал. Вот она, потаенная мечта всякого автора, решившего согрешить по части фантастики! Не всем это в конце концов удается, кое-кто быстро отказывается от труднодостижимого идеала, соблазнившись более простыми утилитарными «ценностями» литературной поденщины, но идеал незримо витает над каждым.
Более чем в каком другом виде художественного творчества, в фантастике ощутим дух абсолютной свободы — от обыденной и часто обрыдлой реальности, от пудовых гирь опыта и здравого смысла, от давящего авторитета первооткрывателей законов природы (ибо они — «великие» — открыли раз и навсегда, а последователям остается только эти законы шлифовать и им следовать…).
Разумеется, абсолютность этой свободы иллюзорна. Какие-то законы все же нужно соблюдать и писателю-фантасту. Осознав или даже просто подсознательно ощутив наличие этих ограничений, он уже сделал первый шаг на скользкую дорожку ереси, ибо следующей мыслью придет такая:
а Тот, чьи одежды писатель только что попытался беспардонно примерить,
Он что, в своей деятельности тоже сталкивался с ограничениями?!
Разумеется, подобная проблема встает не перед всяким фантастом, а лишь перед тем, кто претендует на звание научного. Он-то, вероятно, обратил внимание, что божества всех без исключений религий тоже не чувствовали себя абсолютно свободными — ни в поступках, ни даже в намерениях. Иисусу понадобился не один, а семь хлебов, чтобы накормить толпы голодных. А «жизненный цикл» богов индуистского пантеона хотя и исчисляется трудновообразимым числом с внушительным количеством нолей, но все-таки числом конечным… Теологи разработали весьма изощренные теории на сей счет, но сам факт «научного изучения» божьего поведения — не ставит ли под сомнение его, бога, всесилие и непознаваемость?
Авторов научной фантастики боязнь впасть в ересь посещает редко клеймо еретиков, которое они, впрочем, гордо носят как почетную награду, на них поставлено исстари, К тому же их вольная игра с элементами и сущностями мира еретична только на поверхности, ибо в глубине все это зиждется на самой серьезной науке. Только науке, понимаемой не буквально — как следование известным научным данным, а как метод познания. Научная методология, сам стиль и приемы научного мышления пронизывают, оплодотворяют самые на первый взгляд «беспочвенные» фантазии с участием ангелов, потусторонних сил, с картинами преисподней и жизни после смерти — если… Если за дело берется научный фантаст.
И наоборот, закоренелого мистика, сторонника оккультизма легко узнаешь за версту, пусть даже его «научно-фантастическое» произведение буквально нашпиговано научно звучащей терминологией. (Ну и, конечно, примеры элементарной научной безграмотности — вроде «громовых раскатов взрыва в космосе», «человека-невидимки» или «гигантских насекомых» — никак не спасает индульгенция в виде заглавной «Н» рядом с заглавной «Ф».) Итак, научный фантаст вольно или невольно сопрягает свой вымысел с опытными данными науки. Однако его фантазия стремится дальше. Что же говорит наука по поводу трансцендентных «высших сил» космоса, управляющих ходом событий и поступками людей на Земле? А о бессмертии души? А о наличии (или отсутствии) высшего смысла существования человека, созданной им цивилизации, самой Вселенной? Ровным счетом — ничего. Метафизические абстракции не входят в сферу компетенции науки, как не способна она (пока?) описывать физические условия в «досингулярной» Вселенной или особенно темные закутки человеческой психики.
Туда наука пока не забралась. А поскольку у специалистов отсутствуют надежные методы изучения этих заповедных областей (имя им легион!), то чаще всего ученые просто гордо проходят мимо таинственных феноменов и вековечных «проклятых вопросов», хладнокровно игнорируя жгучий интерес к ним со стороны непосвященных. В последнее время стало модно ругать ученых за эту их «оторванность от чаяний масс», но не знаю, может быть, ученые правы? И каждому нужно заниматься тем, к чему он имеет способности и привязанности…
Как бы то ни было, долгое время вся эта загадочная и волнующая «метафизика» существовала как бы вне юрисдикции опытной науки. Эдакий феодальный домен, в котором бесконтрольно правила суд извечная конкурентка науки в претензиях на объяснение мира и человека — религия. Вторгались, конечно, в terra incognita и философы, но их умозрительные пояснения, увы, ничего не давали науке в плане опытной проверки.
Однако с самой древности, сначала, правда, чрезвычайно редко и боязливо, в заповедную область стали совершать набеги те, кто числил себя скорее по ведомству науки, нежели философии или религии.
За проклятую «метафизику» взялись писатели-фантасты. Удалось ли им ответить хоть на один из интригующих вопросов? Вероятнее всего, нет. Но, как часто случалось с этой литературой, отправляясь на поиски индий, фантасты в изобилии открывали «незапланированные» америки.
Не только любопытство гнало их в тревожную неизвестность, но и то «тщеславие», о котором речь шла в начале разговора. Ощутить себя богом — кто ж тут устоит от искушения! Хотя, как заметили позже два видных представителя научной фантастики, трудно быть богом…
Когда же родилась эта противоестественная в глазах верующих и атеистов связь (Станислав Лем в своем фундаментальном труде «Фантастика и футурология» писал о чем-то подобном как о «литературном инцесте») догматического религиозного сознания и вида литературы, не без гордости претендующего на звание самого антидогматичного? Давным-давно. С тех приснопамятных времен, как обе они появились на свет — фантастика и религия.
Конечно, этот вывод можно принять только при достаточно широком толковании и первого и второго.
Ведь что такое комедия Аристофана «Птицы» или «Икароменипп» греческого сатирика Лукиана, как не попытка с помощью фантастики критически пересмотреть раз и навсегда заведенный порядок на мифическом Олимпе? Вот с каких давних пор инакомыслие прибегало к спасительной мимикрии «фантастики» — а жрецы и чиновники до поры до времени «зевали» откровенные выпады святотатцев («кто ж ее читает — фантастику?..»).