Внезапно седой боевик умолк, не окончив фразы. Схватился за горло. Я подумал было, что ему требуется срочное причащение из фляги, — но «лемур» громко заклокотал. В углах его рта показалась пена. Странно затанцевав, затоптавшись, старик упал на спину. Я рванулся было к нему — помочь, поднять, — но, неожиданно сильно, будто клещами, схватив за локоть, меня удержал Папалоа. Не дал он и использовать камеру: «Это нельзя снимать, сэр, вас убьют!..»
«Лемур» всё слабее, всё медленнее корчился на мостовой, пытаясь то согнуть ноги в коленях, то простереть дрожащую руку. Никто не помогал упавшему. Наоборот, умолкнув и насупившись, добровольцы отошли от него. Мне показалось, что они испытывают не столько сожаление или страх, сколько некое неудобство: надо же, какой позорный случай! По крайней мере, это сквозило в их переглядывании и перешёптывании. Куда и дружелюбие девалось: сбившись между телом старика и своей машиной, все сумрачно косились на меня.
«Не надо, сэр, поверьте: ничего не надо делать, это нас не касается», — дрожа всем телом, бубнил Папалоа. Меня мало интересовал его лепет: я уже представлял, как вот сейчас любой из этих мужиков, только что пивших со мной заправленную спиртом номору, вскинет свой автомат, и. Не в силах сдвинуться с места, я стоял и глядел на них, на их угрюмые лица, пытался вслушаться в тихие переговоры. Вероятно, я очень побледнел. Но магнификанцы не разбираются в оттенках белой кожи.
Перестав биться, старик вытянулся и одеревенел. И тут же прочие «лемуры», не сговариваясь, деловито шагнули к телу. Мигом были сняты с пояса гранаты, вынут кинжал из-за сапога, забран автомат. Вслед за тем добровольцы обшарили карманы мёртвого, добыв оттуда некий жетон и несколько денежных бумажек, каковые тут же были поделены между двумя-тремя старшими.
И тут некий подсознательный зов заставил меня обернуться к кабине.
Почему-то раньше она вовсе не интересовала меня, тем более прикрытая глухим железом с горизонтальными щелями под козырьками. Теперь же — притянула однозначно. Непостижимым образом, сквозь металл я ощущал чьё-то присутствие. На меня смотрел водитель «национального танка». Никогда я не испытывал ничего подобного: из прорези, полной тьмы, веяло холодным любопытством, смешанным с острой неприязнью… и, пожалуй, с опасением. Возможно, тому, незримому, не хотелось рисковать, убив корреспондента газеты, пользующейся мировой известностью. Исключительная осторожность, да.
Затем мне почудилось, что смотрит не одна пара глаз.
Господи, вот бы с ним познакомиться, возопила во мне профессиональная страсть, — какой был бы очерк, какие фото! Ведь пославшие меня на Магнифико более всего надеялись, что я раскрою тайну пришельцев. Кобальт кобальтом, однако — «интервью нашего собственного корреспондента с представителем внеземной цивилизации». Блеск!
Но затем, и очень скоро, возобладало другое желание: чтобы поскорее убрался отсюда этот чёртов драндулет, даже ценой качества будущей статьи. Что будет дальше, что я ещё увижу на острове перед обратной транспортировкой, назначенной сегодня на вечер, — Богу ведомо. Но сейчас.
Словно получив неслышный сигнал, «лемуры» преспокойно грузились обратно в кузов. Нашёлся кусок брезента, в который завернули труп — и без всякого бережения перебросили через борт. Теперь они вообще не замечали нас с Джоном — а может быть, пришло распоряжение не замечать; и только один щуплый, косоглазый доброволец робко помахал на прощание.
Понятное дело, нам и в голову не пришло попросить их зацепить «шевроле» тросом или хотя бы подвезти нас до города.
Зачихав, выплюнув струи дыма, «танк» стронулся с места. Покатил, качаясь с боку на бок. Сквозь лязг и скрежет пробилась песня, ныне носившая печать тоски и растерянности. А может быть, мне лишь так показалось — и мужики, управляемые из кабины, уже забыли о гибели товарища?
Мы снова остались ждать того, кто выручит и поможет добраться до столицы.