Так быстро я ещё не бегала. Пролетев молнией почти полдома, оказалась в своей комнате. Совершено обессиленная я прислонилась спиной к двери и сползла на пол. Горько усмехнулась: как ни прискорбно было это осознавать, но лишь сегодня я смогла как следует рассмотреть отца, увидеть, что скрывается за напускной порядочностью. А скрывалось многое: безжалостность, расчет… даже по отношению к единственной дочери, пусть нелюбимой, но все-таки… Вспомнились слова Мастера Ли: «Твой отец — очень опасный человек. Не зли его, девочка, а лучше вообще не попадайся на глаза».
И без того прохладные отношения с отцом покрылись буквально арктическим холодом, а наши редкие встречи практически прекратились.
Через полгода я услышала то, чего так боялась: он сказал мне уйти. Несмотря на все свои знания и умения, я была практически не приспособлена к самостоятельной жизни, не имела тех способностей, которые помогли бы выжить в чужом городе. У меня даже денег не было бы, если бы Мастер Ли не передал мне кулёк со всем необходимым, в том числе и деньгами. А ещё сделал то, чего я совсем не ожидала: он подарил мне меч, столь любимый мной, на котором я тренировалась.
— Бедная девочка, я не знаю, что ещё сделать для тебя. Руфина, будь осторожна. Я опасаюсь, что он будет искать тебя, — с грустью сказал мне словно разом постаревший Мастер Ли. Человек, к которому я прониклась безграничным уважением.
Отчаянно хотелось плакать, но огромным усилием воли заставила себя сдержаться, обняла старика и навсегда ушла из дома…
Следующие дни совершенно смазались: я не помнила, как добралась до какого-то большого города, где ночевала первое время. Я всё время опасалась, что меня найдут, поймают, что это будет очередным изощренным развлечением отца, любившего менять для меня «правила игры», а потом смотреть, как я адаптируюсь.
Скоро кончились деньги, стало негде жить и почти нечего есть. Отчаяние всё больше захватывало меня. Несмотря на все мои умения, я не могла устроиться на работу: никто не хотел брать малолетнюю девицу без документов, без сертификата об образовании и с «диким взглядом», как сказал какой-то мужик, думая, что я не слышу. Я могла бы продать меч и получить кругленькую сумму, но решила, что лучше подохну с голоду, чем продам самую дорогую сердцу вещь, не считая серебряного браслета в форме свернувшейся змейки — единственной памяти, оставшейся от матери. Его, впрочем, продавать тоже не собиралась.
Я шла уже несколько часов, не разбирая дороги, почти погрузившись в болезненный омут воспоминаний-галлюцинаций. Не знаю, что этому способствовало больше — голод, или который день донимающая меня сильная простуда, да плюс ко всему дикая усталость.
Я шла сквозь безликую толпу, прожигая её практически потусторонним взглядом. Моему на редкость поганому настроению вторила разбушевавшаяся погода. Плакало небо. Знаете, давно заметила, что когда мне плохо или очень грустно, всегда идёт дождь.
Я шла, следуя непонятному мне инстинкту, заставляющему двигаться вперёд. Плавно погружаясь в багровое марево лихорадки, отстраненно отметила, что дорога, которую я переходила, стремительно несётся мне навстречу.
Удар…
Воздух, вышедший из легких болезненным вздохом…
Тупая боль, растекающаяся по затылку…
Стальная полоска раскаленного металла, охватившая запястье, сводит руку нестерпимой судорогой…
Едва слышный хрип вместо отчаянного крика о помощи…
И яростное, неистовое желание жить, несмотря ни на что, затопило разум, перед тем, как он погрузился во тьму…
«Даже если вас съели, у вас есть два выхода»
Меня охватывало жуткое ощущение, будто выворачивают на изнанку. Тьма, холодными щупальцами окутала тело и разум.
— Я хочу жить, — почти беззвучно шептали губы.
Внезапно всё прекратилось: исчез пронизывающий холод, отступила пугающая темнота. Но лучше не стало. Сознание заволакивало удушливое ощущение жара. Я чувствовала слабость, которая бывает после длительной болезни. Едва открывающиеся глаза отметили расплывающиеся силуэты деревьев и столь близко находящуюся траву.
Последнее, что я услышала, были чьи-то шаги и слова, показавшиеся такими далёкими: «Держись, девочка».
Я несколько раз приходила в сознание и тут же отключалась. Помню заботливые руки, кладущие холодный компресс на мой пылающий лоб. Помню, меня кто-то поил странным, вроде травяным отваром. Помню, чьё-то тихое бормотание. Всё остальное ускользало от меня, смазываясь в непонятную сюрреалистическую картину, где ничего невозможно разобрать.