— Ладно, оставайтесь при своём мнении, — с грустной лаской улыбнулась Зейна. — А я останусь при своём. И буду любить вас за двоих — и за маму, и за себя.
Челюсти Зиры двинулись желваками, стиснутые: она пыталась удержать чувства за маской суровой непроницаемости. А Зейну вдруг охватила зябкость, слабость, комната поплыла вокруг неё, покачиваясь и звеня. Это не укрылось от Зиры. Её глаза сверкнули и печально потемнели от догадки.
— Родная... Держись. Давай-ка присядем.
Подхватив зашатавшуюся Зейну, она перенесла её на диван.
— Пустяки, пустяки, сейчас пройдёт, — бормотала та, бледная, охваченная тягостным туманом дурноты.
Она ласково цеплялась за руки Зиры, слабо пытаясь удержать их рядом, но та с суровым и горьким блеском в глазах выпрямилась и отступила.
— Пташка моя... Мне лучше и от тебя держаться подальше. Кажется, у тебя началось то же самое, что и у твоей мамы. Моя природа неискоренима. Я гублю всех, кого люблю.
— Нет, нет! — стараясь ободриться и победить дурноту и затормаживающий холод, простонала Зейна. — Нет, только не это! Это никак не может быть связано с вами, ведь до сих пор всё было хорошо!
— У тебя нет никаких иных болезней, ты здорова, — возразила Зира. И невесело подытожила: — Значит, это оно. Прости, детка. Нам лучше видеться как можно реже. Ты знаешь, как я люблю тебя... И не могу позволить, чтобы ты теряла силы, нужные тебе для работы, по моей вине.
— Никакой вашей вины тут нет... — Превозмогая слабость, Зейна всё-таки встала и протянула руки к Зире, чтобы обнять её.
Та отступила назад.
— Нет, милая... Не стоит. Тебе уже хватит на сегодня. Прости, я засиделась, мне пора на службу.
— Разве у вас сегодня не выходной? — Огорчённая до слёз, Зейна сделала ещё шаг, но её руки поймали лишь пустоту.
— Дела есть всегда, — проговорила Зира. — Я пойду, детка. А ты восстанавливай силы.
Отступая, она послала Зейне лишь воздушный поцелуй, горьковато-нежно и печально улыбнувшись.
— Люблю тебя, родная... Не надо, не провожай, дорогу к выходу сама знаю.
Самочувствие восстановилось к вечеру, но вдохновение к работе пропало, на сердце висела тяжесть. Зейна долго сидела перед картиной, но не могла сделать ни мазка. И всё-таки она упрямо верила, что изобразила верный взгляд мамы. Тот, какой сама видела.
В душе засело холодящее, мрачное чувство, что Зира была права. Зейна отличалась прекрасным здоровьем, к недомоганиям не была склонна, и эта внезапная слабость прогремела, как гром среди ясного неба — грозный знак.
Зейна так стиснула кисть в руке, что та сломалась. Зубы скрежетали.
— Нет, нельзя с этим мириться. И я не буду мириться. Я найду решение.
Она стояла перед картиной «Любовь». Это произведение было признано шедевром мирового искусства, и вокруг него построили павильон для предохранения от разрушения. Имя Тилль то и дело появлялось в самых солидных исследованиях, о ней писали статьи и монографии, за её работами охотились коллекционеры и готовы были отдать за них бешеные деньги. Вот так, после смерти, к Тилль пришла слава и всеобщее признание.
Свой творческий путь Зейна начала безвестным молодым художником, а сейчас на неё падали лучи славы Тилль. На неё были обращены взгляды, от неё ждали чего-то необычайного. Каждую её работу изучали с увеличительным стеклом, пытаясь установить меру её дара и таланта до последней крупицы. Да, приходилось ей порой нелегко. Но она искала свой собственный путь.