Мирзоеву пока что совсем ни к чему было знать, что на этих же линиях, на этом же плече сетей прицеплена газокомпрессорная станция, и теперь понадобится не пятьдесят, а шестьдесят пять мегаватт.
— Здесь больше технические трудности, — осторожно продолжил Хан, — мне придется здорово рисковать. И я никак не могу понять, почему это вдруг такая спешка. Подожди немного. Построим новую линию, введем два трансформатора, и тогда можно будет хоть семьдесят мегаватт на твою установку дать. И всех-то делов — три года. Потерпи, чего там…
И тогда Мирзоев взорвался. Кричал, размахивал руками, даже своим паршивеньким портфелем грохнул раз-другой по столу и много сгоряча выложил такого, чего, быть может, и. не собирался говорить, но что запомнил Толя. Запомнил, а когда дело дошло до угроз, ответил:
— Жалуйся на здоровье. И управляющий, и даже министр тебе ответят одинаково: до завершения строительства новой ЛЭП нет технической возможности. Ты — потребитель первой категории, запомни…
И выставил Мирзоева из кабинета.
Выставить-то выставил, и на телефонные попытки Мирзоева объясниться отвечал сквозь зубы, и Айше рассказывал все со смехом (пока не заметил ее реакцию), но вот, оказывается, не освободился…
…Когда мужики разъехались — каждый считал своим долгом предложить Толе место в машине, хотя рэсовский «уазик» стоял на площадке, — Хан отдал ключи дежурному и покатил в Шаймерген.
Гнал «уазик», чуть сгорбившись за рулем, и сам уговаривал себя, что все дело только в практических соображениях, что Мирзоев псих, но поскольку он сейчас в тупике, и тупике непроходимом, то из него можно кое-что полезное выжать… И вообще, еще ничего не решено…
Конечно же, все дело в практических соображениях. Это же так понятно: если Мирзоев не врет, не заблуждается добросовестно, как порой случается с ученым братом, и действительно нащупал путь управления энтропией, то здесь светит очень многое. И при должной ловкости можно сделать так, что весь риск и вся возня с этим малопривлекательным типом окупится, да что там стократ окупится…
Мирзоев, как, наверное, всегда по вечерам, сидел один во флигельке, пристроенном к лаборатории. Сотрудники после пяти уезжали в город любителей ночевать в Шаймергене находилось маловато.
— Так все-таки, — спросил Хан, поздоровавшись, — почему такая срочность с энергией?
— Ты разве не понял? — даже встал Мирзоев. — Я же все подробно объяснил. Сейчас ситуация такая, что ждать нельзя. Совсем нельзя.
Толя неопределенно покачал головой.
— Ну как сказать… — Мирзоев потер лоб и выпалил: — Пустыня эволюционирует!
— Ну и что? — Хан решил притвориться тугодумом, чтобы Мирзоев раскрылся и, сам того не замечая, очертил контуры ловушки. — Спешить-то зачем? У нее же какие темпы? Сам говорил: тысячелетие — секунда. Можно вполне подождать пяток лет. Никто ничего не заметит.
— Зачем так говоришь? — Мирзоев попытался заглянуть Суханову в глаза. — Это же не обычная эволюция. Направленная. Не эволюция даже, а… — он пощелкал пальцами, подбирая слова, — ускоренная автоморфологизация, понимаешь…
— Ой ли? — надо было бы Мирзоеву чуть получше разбираться в интонациях Толи, — что-то я не замечаю ничего нового… — и показал на окно.
— Пока не замечаешь. Нет у тебя таких органов чувств.
«А у тебя есть?» — хотел укусить Хан, но промолчал и даже согласно кивнул.
Мирзоев продолжал:
— Зато Она — почувствовала. Раньше не замечала людей, а сейчас почувствовала, что мы — реальное препятствие для ее развития, быть может, даже угроза. Смертельная угроза. И будет реакция, очень скоро будет. Не знаю, какая, но ничего хорошего не жду.
— Пустыня… Песок… Песочек, да и все.