Он закрыл глаза, и по щекам его покатились крупные слезы.
— Поцелуй меня, — говорила она в упоении и восторге. — Ну не плачь, не бойся, греха нет. Что такое грех? Ну поцелуй меня.
И он поцеловал ее.
Он оставался в этом роковом доме две ночи и два дня. В дверь часто стучали, и он каждый раз вздрагивал, но женщина успокаивала его.
— Если я не отпираю, все понимают, что у меня гость, и уходят, — объяснила она без тени стыда.
На третью ночь она отправила его домой.
— Иди, — сказала она. — Вернешься в другой раз. А теперь иди.
Он оставил ей все, что было у него в суме.
По правде сказать, сначала она отказывалась, но уговорить ее оказалось легко, и она взяла все.
Брат Топес вернулся в монастырь к вечеру следующего дня.
Увидев его, падре Кирку перекрестился.
— Во имя отца, и сына, и святого духа, что с вами, брат Цуанне? Вы состарились на сто лет, можно подумать, что вы в аду побывали.
— Да, в аду, — ответил несчастный едва слышным голосом, — На меня напали разбойники, обобрали и избили.
Падре Кирку, по обыкновению полупьяный, упал на колени и стал громко проклинать людскую испорченность. Потом поднялся, цепляясь за стенку, и спросил:
— А лошадь? Ее тоже отняли?
— Нет, лошадь цела. Я вернул ее хозяину.
— Ну что же, несчастный, придется вам поехать еще раз. Поезжайте. Когда люди узнают, что в вашем лице разбойники ограбили самого Иисуса Христа, они подадут вам вдвое больше.
Падре Топес, у которого и так кровинки в лице не было, побледнел еще больше и задрожал.
— Отец настоятель, — молил он, сложив руки, — не надо, не посылайте меня! На меня опять нападут. Я боюсь. Сжальтесь надо мной, пошлите кого-нибудь другого.
— Другому не поверят, скажут еще, что мы на этом деле наживаться хотим. Идите вы, брат Цуанне. Ваше постаревшее лицо, ваши испуганные глаза заставят людей расщедриться.
Напрасно просил и умолял бедный монах не посылать его снова. Падре Кирку знал, что говорил, и не собирался отказываться от удачной мысли. Брат Топес только выговорил себе неделю отдыха.
Это была неделя страшных мучений.