Обида - Куприн Александр Иванович

Атлас Ленина

Мы снова направляемся с вами в путь — в десятое завершающее путешествие по атласу «Железные дороги России», принадлежавшему Владимиру Ильичу Ленину.

Маршрут этого путешествия пролег из Москвы в саратовское Заволжье, в старинный русский город на реке Большой Иргиз.

Карта, которая сегодня поведет нас в этот путь, знакома читателям лучше, чем остальные. Дважды (1 См. очерки из цикла «Атлас Ленина», опубликованные в журнале «Вокруг света» № 4 за 1967 г. и № 11 за 1969 г.) пометки, сделанные на ней рукою Владимира Ильича Ленина, направляли нас в путешествия в день нынешний и день минувший. Карта под номером XIII охватывает обширный район страны от Пензы до Астрахани, от Азовского моря до Каспия.

Уже в первые революционные годы новое время сделало поправки на географической карте России, дав нескольким старым городам новые названия. Одним из них был захолустный уездный городок в заволжских степях с традиционным для старой России, «царским», названием — Николаевск. Через некоторое время после Октября он получил новое имя. Владимир Ильич написал его в скобках после названия упраздненного:

Николаевск (Пугачевск)

Август 1918 года — знойный, бездождный, пыльный. Заволжские степи с редкими клочками лесов и кустов, прижавшихся к спасительным для них прудам и речушкам, с отлогими холмами, называемыми здесь «сыртами».

Уездный городок Николаевск на реке Большой Иргиз, медленно катящей свои теплые мутные воды в Волгу.

Когда-то Николаевск назывался слободой Мечетной, и проживали в нем старообрядцы, возвратившиеся из-за российских государственных границ «по милости» императрицы Екатерины II. Здесь, в раскольничьем скиту, обитал старец Филарет, в разговоре с которым беглый донской казак Емельян Пугачев, скрывавшийся под личиной старовера, впервые услышал о глубоком недовольстве яицких казаков своей долей.

К двадцатому веку слобода превратилась в заурядный городок с купеческими особняками и хлебными амбарами, с непременной базарной площадью под благословляющей сенью непременного православного собора.

...Август 1918 года — время ожесточенных боев в этом крае, боев Красной Армии с контрреволюционными отрядами так называемого «самарского правительства», составленного из членов распущенного Советской властью в Петрограде Учредительного собрания, прозванного в народе «учредилкой»... Учредиловцы захватили Симбирск и Казань, они пробиваются к Саратову, чтобы отрезать Москву от всего хлебного Заволжья и сомкнуться с казачьей контрреволюцией на Дону.

20 августа учредиловским полкам удалось ворваться с севера в Николаевск.

...Улицы сразу же заполнили барышни и дамы из «благородных семей» — семей бывших чиновников, бывших землевладельцев, бывших купцов — одним словом, «бывших», которые в этот час мгновенно уверовали в то, что столь милое их сердцу бывшее вновь стало нынешним... Как из волшебного ящика иллюзиониста, вдруг в изобилии выпорхнули на улицы котелки, шляпки с аршинными перьями и накрахмаленные манишки. В белом штабе шла бойкая запись добровольцев для борьбы с большевиками — гимназистов, студентов, офицеров, «оставшихся верными воинскому долгу и присяге». Тут же вовсю усердствовала контрразведка.

В городе начались обыски, аресты, расстрелы прямо на улицах, во дворах. На заборах забелел свеженький приказ, предлагающий «всем лицам города Николаевска и окрестностей выдать немедленно сторонников Советской власти и всех подозрительных лиц». По улицам рыскала свежеиспеченная «милиция» из купцов и лабазников, разыскивая и изымая конфискованное Советской властью имущество.

И в этом угаре никто не знал, не подозревал, что к городу с юго-востока стремительно продвигалась красноармейская бригада. Полки шли с невероятным напряжением сил, проходя в сутки по 90 километров.

Приказ выбить белых из Николаевска получил командир бригады Василий Иванович Чапаев. И вот оба его полка — Пугачевский и Разинский — уже в нескольких десятках километров восточнее города.

...Теперь, когда мы перечитываем исторические исследования и воспоминания об этих боях, в нашем представлении может сложиться не совсем точная их картина... «Фронт», «линия фронта» — эти слова заставляют думать об огромных воинских соединениях, противостоящих друг другу, стоящих как бы плечом к плечу на протяжении десятков и сотен километров. А в действительности — если бы можно было одним взглядом окинуть тогда эти заволжские просторы с какой-то очень большой, почти космической высоты, — мы увидели бы гигантские степные пространства с редкой россыпью сел и деревенек, и на всей этой желтовато-бурой скатерти — десяток-полтора медленно перемещающихся точек — сгустков вооруженных людей, полков и батальонов двух противоборствующих сил — 4-й Красной Армии и так называемой Народной армии, наспех сколоченной в Самаре. Радиосвязи нет, телеграфные линии, как правило, разрушены. И в этой схватке — в чисто военном отношении — победа достанется тому, кто лучше знает эти степи, кто сумеет продвигаться быстрее и скрытнее, кто сумеет обмануть, перехитрить врага, напасть на него с той стороны, откуда он не ждет удара. В такой войне Чапаеву не было равных.

Сейчас против его двух полков стоял сильный отряд белых — четыре тысячи бойцов, десяток орудий, много ручных пулеметов. А полки Чапаева измотаны и обескровлены в боях с белоказаками под далеким Уральском. Наступать на город «в лоб» — значит наверняка уложить красноармейцев в степи. Чапаев отдает приказ: обойти Николаевск с тыла, с севера, скрытно достичь села Таволжанки, где сосредоточены резервы белых и где проходит дорога на Самару. Один полк, Пугачевский, будет отвлекать на себя внимание белых, наступая на это село более коротким путем; другой, Разинский, в это время проберется по оврагам и внезапно нанесет главный удар. К вечеру Таволжанка была захвачена, в руки чапаевцам попали четыре исправных орудия, из них два тяжелых.

Надвигалась ночь. Оба чапаевских полка продолжали двигаться к Николаевску. К полуночи передовые разъезды заметили редкие огоньки села Пузановки. До города оставалось верст десять.

Ночь выдалась облачной, черной.

Командиры склонялись к тому, чтобы дождаться зари. Комбриг, невысокий, худощавый, очень подвижной человек лет тридцати, с острыми голубыми глазами, тонкими чертами лица и пышными усами, склонился над картой, освещенной тусклым фонарем... Он и слышать не хотел о задержке до утра. Но командиры настаивали, и Чапаев наконец согласился:

— Хорошо. Но как взойдет солнце, город должен быть наш!