Ларри был очень нежен и очень убедителен. Хотя впоследствии Мейбл пришлось признаться себе, что первый сексуальный опыт вызвал у нее скорее смущение и неловкость, чем какие-то иные ощущения, ей согревала душу мысль, что она доставила наслаждение Ларри. Он сам сказал об этом, когда помогал одеваться, целуя с такой нежностью, что Мейбл было почти неловко. Потом Ларри с гордостью посадил подружку на новенький мотоцикл, который купил на подаренные ко дню рождения деньги, и повез домой.
Родители не смогли присутствовать на дне его рождения, поскольку концертировали где-то в Японии, но прислали сыну поздравительную открытку, а на банковский счет Ларри поступила внушительная сумма. На эти деньги и был куплен мотоцикл, которым юноша страшно гордился. Огромная мощная машина не вызвала у Мейбл симпатии, но она слишком хорошо относилась к Ларри, чтобы позволить себе критиковать его новую игрушку. Ларри любил мотоцикл, она любила Ларри, значит, должна полюбить и мотоцикл.
В тот субботний день Ларри высадил ее у дома и, прежде чем Мейбл успела оглянуться на дом, быстро поцеловал в губы. Девушку ужасала мысль, что отец может увидеть их вместе, но Ларри ее страхи только забавляли.
– Ну и что, если нас увидят? – спросил он, искренне недоумевая. – Какая разница? Разве мистер Доуэлл запретил тебе со мной встречаться?
Мейбл покачала головой. Вопрос о том, может она или не может встречаться с мальчиками, просто-напросто в разговорах с отцом никогда не затрагивался. Мейбл содрогалась даже от одной мысли об этом, хотя отец не был ни чересчур строгим, ни злым. Напротив, он был нежным, но каким-то отстраненным. Так почему же она считала совершенно невозможным рассказать ему о Ларри? Мейбл и сама не знала почему, видимо, инстинкт подсказывал ей, что для отца она по-прежнему всего лишь маленькая девочка, и он хочет, чтобы такой дочь и оставалась.
Ларри обещал позвонить, но в тот вечер Мейбл так и не дождалась его звонка, и на следующий день тоже. Только в понедельник, придя в школу, Мейбл услышала страшную новость.
Ларри погиб – не справился с управлением новым мотоциклом, которым так гордился, и разбился насмерть.
Мейбл не помнила, как досидела до конца занятий. Вернувшись домой, она заперлась в ванной, ей было очень плохо. Разум отказывался принять случившееся, она не могла поверить, что никогда больше не увидит Ларри. Не уверенная, что имеет право разделить скорбь с семьей Ларри, Мейбл не пошла на похороны, однако на следующий день отправилась на кладбище, положила на могилу цветы и помолилась за его душу.
О своей беременности Мейбл узнала только через четыре месяца после смерти Ларри, да и то только потому, что одна из учительниц начала деликатно расспрашивать ее и докопалась до истины. К чести обеих семей, известие было воспринято с сочувствием, и, когда Мейбл заявила, что хочет сохранить ребенка, никто не пытался ее отговорить.
Хотя отец проявил доброту и участие, она инстинктивно догадывалась, что шокировала его своим поступком. По-видимому, он ожидал от своей дочери совсем другого поведения, и Мейбл стала чувствовать себя виноватой, что не оправдала родительских надежд. Чувство вины еще более усилилось, когда примерно через месяц после рождения Одри отец объявил, что продал свою адвокатскую практику, ушел на пенсию и что они уезжают из Лондона.
Отец ни разу ни словом не упрекнул Мейбл, более того – твердо заявил, что она по-прежнему остается его дочерью, и Одри будет жить в его доме. Однако интуиция подсказывала Мейбл, что он стыдился быть дедом незаконнорожденного ребенка, и именно это вынудило его отойти от дел и покинуть Лондон.
Мейбл едва минуло семнадцать, и даже для своего возраста она была слишком юной и неопытной, поэтому ей и в голову не приходило начать самостоятельную жизнь, даже будь у нее на то средства. О том, чтобы продолжать посещать школу, не могло быть и речи, а когда родилась Одри, у Мейбл пропало и желание учиться. Малышка стала для нее центром вселенной.
Узнав о беременности своей подопечной, возмущенная миссис Бигли сразу же подала заявление об уходе. Мейбл пришлось взять ведение хозяйства на себя, и только тогда она с удивлением обнаружила, как многому успела научиться у экономки, которая не гнушалась требовать от нее помощи по дому. Перед тем как окончательно оставить семью Доуэлл, миссис Бигли без обиняков выложила Мейбл все, что думает о ее распущенности. В прощальном монологе закоснелой пуританки то и дело звучали фразы типа «будь ты моей дочерью» или «не знаю, как несчастный мистер Доуэлл перенесет этот позор». Когда за пылающей праведным гневом женщиной закрылась дверь, Мейбл дала себе клятву, что отныне будет делать все, что в ее силах, чтобы искупить свою вину перед отцом.
Отец так и не объяснил ей, почему они переехали именно в Чешир, но Мейбл было все равно, куда ехать. Она сразу полюбила тихую чеширскую деревушку с ее ухоженными полями, за которыми темнели вдали холмы Уэльса.
Когда отец, несколько смущаясь, предложил говорить новым соседям, что она и Ларри были женаты, Мейбл покачала головой – не хотела жить во лжи даже ради того, чтобы доставить удовольствие отцу. Она уже знала, что всегда найдутся люди, которые будут презирать ее и поливать грязью за рождение внебрачного ребенка; так же как найдутся и такие, кто отнесется к молодой матери с пониманием и сочувствием, великодушно признавая, что зачатие Одри было досадной случайностью, а не результатом распутного образа жизни.
Только когда Одри исполнилось пять лет, Мейбл впервые в полной мере осознала, насколько болезненно отец воспринимает то, что она не замужем. Хотя беременность – далеко не самое лучшее, что может случиться с шестнадцатилетней школьницей, рождение Одри, ставшей для Мейбл самым дорогим существом на свете, более чем вознаграждало за все тяготы, сопряженные с положением матери-одиночки. Так думала Мейбл, полагая, что отец разделяет ее мнение.
Однажды, забирая Одри из школы, молодая женщина разговорилась с человеком, тоже приехавшим за ребенком. Грег Пауэр, приятный мужчина на несколько лет старше Мейбл, как выяснилось, был разведен и после развода получил опеку над двумя сыновьями. Мейбл и в голову не приходило, что их короткий ни к чему не обязывающий разговор у школьных ворот может быть истолкован превратно, и уж тем более, что Пауэр поспешит с выводами и решит: раз уж она родила ребенка вне брака, то всегда рада завести нового любовника. Однако когда новый знакомый как-то зашел к ним и пригласил Мейбл на свидание, отец был крайне недоволен. Мейбл не собиралась принимать приглашение, но, видя, как расстроился отец, не могла не спросить, почему он так резко возражает против ее встреч с Пауэром.
Поначалу отец отвечал уклончиво, намекая, что одинокой молодой женщине следует проявлять осмотрительность и не давать пищу для сплетен.
– Сплетен… о чем? – искренне изумилась Мейбл.
Это был первый случай на ее памяти, когда отец вышел из себя. Сколько же он тогда ей наговорил!
«Неужели ты забыла, что твой ребенок незаконнорожденный? Забыла, что нам пришлось покинуть Лондон, спасаясь от позора? Но такой позор никогда не смоешь, люди все знают, они перешептываются у нас за спиной… Если мужчины начнут ходить к тебе домой…»
Только тогда Мейбл все поняла. Она тихо, но решительно закрыла в своем сердце дверцу, которая могла бы открыть путь нормальным взаимоотношениям с мужчиной. Отношениям, которые могли бы принести ей подлинное сексуальное и эмоциональное удовлетворение, в которых она могла бы реализоваться как женщина. Мейбл страстно мечтала о любви, но после нелицеприятного разговора с отцом ей стало ясно, что настоящие, полноценные отношения с противоположным полом – не для нее.